Она приходила к нему по ночам. Она маяла его. Он снова зримо видел её молодой, красивой, такой, какой она была и какой запомнилась ему навсегда из той незабываемой и дорогой поры, поры золотой юности…
Он почти физически ощущал стройную худощавую фигурку её с красивыми, чуточку полными ногами. Он слышал её, слегка картавый гортанный говорок. Он вдыхал запах её белокурых волос, видел её серо-голубые глаза печально и нежно зовущие к себе…
Она не снилась ему, он любил её. Он просыпался, долго лежал с закрытыми глазами, всё ещё находясь во власти только что пережитого, вставал, не зажигая света, шёл на кухню и до отвращения курил. Ложился и долго не засыпал:
- Что со мной, старею что ли?
Рядом мерно посапывала жена, бесстыдно раскинув ноги. Упругие тёмные соски призывно маячили сквозь тонкую ткань сорочки. Но это в данный момент только раздражало его…
Гоше было 33. Он пребывал, как говорится, в возрасте Христа, и, как считали сослуживцы, не смотря на раннюю, прогрессирующую плешку, ещё смотрелся. Работал он на одном из предприятий лёгкой промышленности сменным мастером, имел до двух десятков подчинённых, в основном женщин, и для которых был давно не Гошей, а Георгием Ивановичем. Он был авторитетом в коллективе, начальство же его откровенно недолюбливало и побаивалось за прямоту, за резкость суждений, и за всё то, за что начальство недолюбливает умных, честных и безукоризненных подчинённых…
Дома он был примерным семьянином, был любим женой и сыном. Можно сказать, вовсе не пил, если не считать великих праздников и встреч с друзьями, которых у него, к сожалению, а может, к счастью, почти не было.
Женился он рано, сразу же после армии, как ему казалось вовремя, и, как считали близкие, по любви. Жена попалась добрая, смирная, была хорошей супругой и любящей матерью. Совсем недавно Гоша с семьёй въехал в трёхкомнатную квартиру, словом, вступил в ту счастливую пору, когда люди, устав после долгих мытарств и передряг, наконец, устроив быт, начинают жить в своё удовольствие…
И вот на тебе, всё перевернулось!
Шурочка, так звали нашу героиню, работала в книжном магазине в областном городе, в верстах 300-х от городка, где жил Гоша. А познакомились они, когда ему было 17, а ей – 15, на берегу Волги, поодаль от шумного пляжа, где Гоша со своими приятелями играл в «подкидного», готовясь к экзаменам за одиннадцатилетку.
Она вдруг, откуда неведомо, словно русалочка, вынырнула в ярко красном купальничке, голубоглазая, насмешливая, ещё угловатая, как подросток, но уже по-девичьи стройная и красивая, и сразу же сразила Гошу наповал. Да и Гошу ли одного?! Но почему она «выбрала» Гошу, что увидела в этом чуть выше среднего роста зеленоглазом и русоволосом пареньке, никто так и не понял. Они встретились глаза в глаза и оба решили – судьба! Вечером Гоша отыскал Шурочку на танцплощадке в городском парке, и она, как показалось, приветливо встала ему навстречу.
- Разрешите Вас пригласить!
- С удовольствием! – просто ответила Шурочка, вставая и отряхивая белое куполом платьице.
Она была удивительно хороша в этом лёгком платьице, в белых «лодочках» голубоглазая девственно пахнувшая дешёвенькими духами. Она прекрасно танцевала, порхала словно бабочка! С ней было удивительно легко и светло. Жила она, приехав к бабушке на каникулы, на параллельной Волге улочке, в небольшом бревенчатом домике. Все дома на этой улице были бревенчатые, не потому ли, улочка так и называлась «Дачная». Он обнял Шурочку, притянув её к себе, и поцеловал, внутренне ожидая получить, уже ранее получаемые лепки от кокетливых барышень по спине, или ещё хуже пощечину нарочитой возмущённостью. Шурочка наоборот, закинув свою белокурую головку, подставила свои жаркие пухлые губы навстречу губам Гоши. Это Гошу несколько озадачило, но сомнения его сразу растаяли, когда Шурочка быстро поднялась по ступенькам сухонького крыльца и сделала Гоше ручкой: «До завтра!»
Всё в ней было естественно и просто.
- Я люблю тебя! – искренне признался ей Гоша, но ожидаемого ответного признания от неё не последовало.
- Почему ты выбрала именно меня? – прямо спросил Гоша.
- Не знаю, может быть, ты мне приснился такой вот! – весело и лукаво улыбаясь, ответила Шурочка.
Всё лето они были вместе. Это были незабвенные вечера, когда они подолгу сидели на лавочке на берегу Волги и доупаду целовались, купались под луной, или бродили по засыпающему городку.
Это была настоящая любовь, чистая и светлая, ниспосланная «сверху» им Бог знает за какие «грехи»…
В ВУЗ Гоша с такой подготовкой, естественно, не поступил. Устроился на комбинат, на котором проходил производственную практику, а Шурочка уехала в культпросвет училище в свой город. От переизбытка чувств Гоша «заболел» стихами: «Жизнь моя тобой согрета и повыжженна дотла…» трагически писал он Шурочке. На что Шурочка прислала ему томик стихов Евтушенко с иронично-шутливой надписью: «Гошенька, спасибо за стихи, но ты Неевтушенко». Так и написано вместе – Неевтушенко! Лучше Евтушенко Гоша писать не мог, а хуже не хотелось, и он навсегда забросил это занятие.
А весной его и ещё несколько парней, спецнабором срочно призвали в армию. На сборы дали сутки, и он только успел позвонить Шурочке с призывного пункта, где их помыли и строем направили в эшелон. Шурочка прибежала на вокзал, когда поезд уже отходил, и всё же она успела на прощанье протянуть ему руку в полуоткрытое окно вагона: «Гошенька…». Гоше страшно хотелось поцеловать эти тонкие, нежные пальчики и не смог, мешали стриженные головы, руки и плечи, таких же как он, новобранцев и уходящая платформа. В руках у Гоши остался заплаканный комочек Шурочкиного платочка с лёгким запахом духов, который он вдыхал всю дорогу. Очнулся он на ПТК (Приёмно-технической комиссии) Тихоокеанского флота, куда его и четверых его земляков привезли из сердца Союза и где давно ждали крепких, цепких умом и сердцем волжских парней.
Гоша быстро освоил воинскую специальность торпедиста и уже через полгода был, Бог весть, где и на какой глубине на своём боевом корабле:
Всех в пехоту, всех в пехоту,
Меня, матушка, в морфлот.
На четыре годика посадят
На казённый пароход…
вспомнились слова некрутовской песни, которую пел его закадычный друг Угоров Ванька, мечтавший о флоте, а попавший в Чехословакию в самый разгар кризиса.
В первое время не единственной ли отдушиной для молодого матроса были нежные девичьи письма. Почта в один конец «ходила» до десяти дней и они писали друг другу, не дожидаясь ответа. Потом письма стали приходить всё реже и реже. А потом вдруг пришло не письмо, а записочка: «Гоша, родненький, прости, у меня будет ребёнок».
В первую минуту Гоше захотелось выскочить из стального отсека, открыть кингстоны и лечь на грунт… Потом отчаяние сменило отупение, потом и оно отступило, но глубокая «рана» продолжала «кровоточить».
Мальчики, не вешайтесь,
Если вам изменяет…
вертелись в мозгу строчки Алекса Стернина, его приятеля по поэтическому клубу «Струна», при районном Доме культуры, куда Гоша ходил перед армией от нечего делать. Алекс в то время, тоже, как и Гоша на большой глубине, торчал в шахте стратегической ракетной части.
- Брось, старшина, не трави душу, горевать из-за баб последнее дело! – советовал Гоше зам. командира боевой части мичман Гукосьянц. – Мне скоро в запас и лучшей замены, чем ты я и предложить не могу. Оставайся на флоте, прикипишь. Эта любовь понадёжнее. На всю жизнь!
Да Гоша уже и привык к боевой службе, она нравилась ему, но не настолько, чтобы остаться. Благоразумие взяло верх. На сверхсрочную он не вышел, а в сорока пяти суточный отпуск на предпоследнем году всё-таки вырвался. Хотелось «выяснить» отношения с Шурочкой, но потом передумал – поздно.
И всё же Шурочка видела Гошу в отпуске, вернее по его отъезду, ей сообщили. Она видела возмужавшего Гошу, в лихо сидящей на самом затылке бескозырке, чуточку хмельного папироской во рту в обнимку с Танькой – буфетчицей из «стекляшки», разбитной и весёлой девкой. Шурочке хотелось подбежать к Гоше, оттолкнуть ненавистную Таньку и всё объяснить, но ноги не слушались её. Подошёл белый «Метеор». Пассажиры, шумя и толкаясь, бросились к трапу. Танька взасос прилюдно поцеловала Гошу в губы:
- Я буду ждать тебя, матросик!
-Жди меня и я вернусь! – театрально произнёс Гоша и профессионально исчез в чреве корабля.
«Метеор» взревел и, оставляя за собой седой пенный след, полетел вниз по Волге. А там самолётом на Восток. К Великому Тихому океану.
Придя со службы, Гоша пошёл на родное предприятие. Без отрыва от производства закончил ВУЗ. Там познакомился с Диной, симпатичной милой девушкой, симпатизирующей Гоше. Женился, родил сына. Волей коллектива был выдвинут в народные депутаты городского Совета и в «гуще дел и событий» совсем забыл про свою первую любовь. Ведь с той поры минуло более десяти лет!
Однажды, возвращаясь из «области», с очередного семинара актива или совещания, которые собирались не реже раза в квартал и, на которые Гоша по долгу службы, приглашался, отсиживаясь или «единодушно» голосуя, встретил Шурочку! Что наша жизнь! Все встречи в дороге! До отхода автобуса оставалось несколько минут. Гоша стоял на платформе и курил. И надо же, он скорее почувствовал, чем увидел в людской толчее Шурочку! Так и случилось! Она! Она, чуточку пополневшая, но такая же красивая и стройная, загоревшая, с голубыми васильковыми глазами, шла прямо на Гошу…
Тот же до боли знакомый милый голос.
- Гошенька, ты ли?! Каким ветром в наши края?
Их толкали, они не замечали.
- Да вот,… - замялся Гоша. Зачем-то полез за сигаретами, пачка выпала из рук, сигареты покатились по асфальту. Руки дрожали. Защемило сердце. «Как она хороша!»
- А ты ничуть не изменилась. Ещё лучше стала! – единственное, что вразумительно произнёс Гоша.
- Старюсь! – хохотнула Шурочка. – Что не позвонишь, ведь не «чужие», или ещё простить не можешь?
- Как-нибудь, в другой раз, - пробулькал Гоша.
- Ты торопишься?
- Да, уезжаю.
Шурочка порылась в сумочке и протянула визитную карточку.
- Позвони, Гошенька!...
С той поры и потерял покой Гоша. Он долго думал и, наконец, решился. Позвоню! Как раз вызывали на очередной семинар. Как обычно, рано утром, первым автобусом отбыл в «область». Лето было на исходе. Погода стояла дождливая, и было холодно. Управившись к полудню со служебными делами, волнуясь, набрал служебный номер Шурочкиного телефона.
- Я Вас слушаю, - ответил бесцветный женский голос.
- ???
- Мне бы Шурочку. Простите, Александру Алексеевну, заведующую.
- Александра Алексеевна! Вас к телефону! – прокатилось отдаленно приглушенное, словно эхо в лесу.
- Да!?
- Александра Алексеевна, здравствуйте!
- Простите, кто это? Не узнаю? Гошенька! Ты откуда? – заворковала Шурочка своим картавым говорком.
- Да вот на семинаре. Закончили пораньше, решил звякнуть.
- Я собираюсь на обед, подъезжай. Адрес помнишь? Жду!
Гоша зашёл в гастроном, купил бутылочку трёхзвёздочного «старлейского» коньячку, коробочку «Птичьего молока». По дороге купил большие садовые ромашки, которые любила Шурочка, и которые ассоциировались в сознании Гоши с образом Шурочки. Цветы положил в дипломат, на всякий «пожарный» - вдруг муж Шурочки окажется дома. Он уже прикидывал, что скажет в данной ситуации. Сердце колотилось, как у «влюблённого»…
Вот и дом, где жила Шурочка, массивный, массивный, добротный, с маковкой на фасаде, с дубовыми дверьми в подъездах. «Правительственный» - как назывались в народе постройки 50-х годов с высокими потолками и большими окнами. В них жила местная знать. Отец Шурочки в свое время был главным инженером одной из фабрик, по праву получил жильё в этом доме, а теперь вот оставил квартиру дочери…
Позвонил. Дверь открыла она, чуточку смущённая, в легком домашнем халатике, с высокой строгой прической, с лёгкими тенями на веках, яркая, грациозная, походящая на светскую львицу, и в то же время по-домашнему располагающая и притягательная к себе.
Гоша нерешительно мялся у порога.
- Заходи, не стесняйся, - ласково пригласила Шурочка и заговорчески обронила, - мои все на даче…
Гоша хотел было поцеловать Шурочку, но спохватился, неприлично вот так сразу и галантно поцеловал ей ручку. Роскошные апартаменты! Паркет, ковры, мягкая «стильная» мебель, хрусталь и книги, книги, книги! Небольшой инкрустированный столик в зале был уже прекрасно сервирован. Стоял графинчик с водочкой, бутылка шампанского, шоколадные конфеты, шпроты, заморская колбаска, маринованные грибочки, икорка, балычок… Гоша скромно присовокупил свой коньячок, конфеты, по-хозяйски поставил ромашки в воду к роскошным ярким цветам, уже стоявшим в гранёной вазе.
- Спасибо, Гошенька! Мои любимые! Ты неотразим! Всё помнишь!... Располагайся, будь как дома. Я сейчас.
За стеклом богатой «стенке» забыто стояла небольшая фотография военного лётчика с капитанскими погонами.
«Вот он!» - язвительно подумал Гоша. «А вот сын!»
Над пианино висела фотография симпатичного мальчика, отдаленно напоминающая юную Шурочку, в банальной виньетке: «Первый раз - в первый класс»…
Сели к столу. Гоша наполнил хрустальные стопочки и фужеры…
- Сколько лет мы не виделись?! А сегодня ты мне приснился, и я поверила, что увижу тебя. Сердце -сердце чувствует!
«Значит и я ей снился», - благодарно отметил про себя Гоша…
Они почти не касались быта и родственников, не было взаимных упрёков. Они как бы перенеслись в ту пору, которая впервые их свела и подарила незабываемые ощущения первый любви и счастья. С Шурочкой было удивительно хорошо! Это была дама без комплексов. Она, захмелев, обо всём забыла, порхала то на кухню, то в соседние комнаты, ища фотоальбом с Гошиными флотскими фотографиями.
- Ты помнишь?! – громко кричала она. То беззаботно хохотала, как девчушка, ставя новую пластинку. Она была счастлива и благодарна судьбе, за то что вновь подарила ей встречу со своей юностью и любовью. Они были счастливы. Время для них потеряло счёт. Всё закончилось банально и пошло, как в плохоньких бульварных романах…
- Ты помнишь, что мы танцевали с тобой на танцплощадке, когда познакомились?!
- Нет!
Шурочка завела твистовую пластинку: «Я пушистый маленький котёнок…» И понеслась! Гоша скинул свой пиджак, галстук и запрыгал вокруг Шурочки, как мячик. Шурочка извивалась, как змея, дразня бёдрами! Они столкнулись! Губы впились в губы! Руки сплелись, да так и не расплелись! Неистребованная любовь, боль разлуки, горечь, печаль, радость встречи, взогретые чувства – сделали своё! Гоша уронил Шурочку на широкую кровать!
- Гошенька, миленький, ну что ты, я сама! – запричитала Шурочка.
Но Гоша не слышал её и не слушал. С треском полетели бретельки и застёжки. Матово в вечерних сумерках блеснуло роскошное Шурочкино теле: упругие груди, чувственные горячие губы, тонкий запах волос, зардевшиеся щёки, закрытые глаза, и это, до боли знакомый, чуть ощутимый пупырышек родинки чуть выше правой лопатки… «Родная моя!»
- Гошенька, миленький ты мой! Ласкуша ты моя! – выстанывала Шурочка. - Мед-ве-ду-шка!!!
«Боже мой, у них у всех одна и та же «песня», - владея моментом, трезвел Гоша. Хотя, если по большому счёту, «всех-то», кроме жены, да вот Шурочки, никого и не было…
Потом они лежали оглушённые, утомлённые долгожданной близостью, нежно обнявшись, счастливые и несчастные, воркующие и остывающие. Шурочка беззвучно плакала:
- Я любила только тебя! Ближе и дороже у меня никого не было и нет! Я люблю тебя, Гошенька! Прости, я виновата перед тобой!
- А он?
Сквозь стекло из зала на них безразлично смотрел «капитан», уведший некогда Шурочку, но так и не сумевший удержать собой до конца.
- Он, нет!
Ощущение праздника проходило. Подступали опустошенность и "разобщённость близких душ"! Воистину: «Праздник – это ожидание праздника!» Гоша незаметно посмотрел на часы. Шурочка, лежавшая у него на руке, не могла этого не заметить:
- Я тебя не отпущу! Сегодня ты мой! Останься!
- Нет. Надо ехать.
Гоша в мыслях был уже дома. Жена обязательно спросит: «Ну, как семинар?»
- Как всегда, на высшем уровне! – отпарирует Гоша. Поцелует жену, подхватит на руки сынишку, вручит ему гостинцы… Он был уже далеко отсюда. «Краденое счастье – не счастье!» прошлое не вернуть и не склеить!
Шурочка позвонила, вызвала такси. Беззащитная, по-бабьи жалкая, только что бесконечно дорогая и близкая и вот уже почти чужая и далёкая… Гоше было жаль Шурочку, но у него не было слов, чтобы успокоить её. Он поцеловал её в заплаканные глаза, взял в свои ладони её руки и поцеловал их.
- Прощай любовь моя!
- Гошенька! – зарыдала Шурочка. - Не жалей меня и не кляни! Я счастлива! Пусть останется, как есть! Ты простил меня???
- Ну о чём ты! – Гоша вытер ей слёзы. – Не надо!
Она опять улыбнулась, но не той обворожительной и беспечной улыбкой, какой она умела улыбаться, а просветлённо выстраданной и, как показалось Гоше, всё же благодарной улыбкой…
Он смотрел в темноту вечера через автобусное стекло и думал: «Вот и всё». Он уже верил, что они больше никогда не встретятся.
В эту ночь и после она ему больше не снилась…
1980 г. Алексей Староверов.
