Петруха проснулся около полудня, когда в высоком деревенском небе порхали ласточки и стрижи. Голова трещала, как бук. Ныло в правом боку. Он лежал у окна на старой армейской шинели, тут же поодаль валялась его «гармоза» - видавшая виды гармонь, с которой Петруха пришёл с гулянки далеко за полночь. Как пришёл, не помнил. Стал вспоминать. Где гулял? А?
Вчера бабы вывозили навоз с соседнего двора. Как водится, с завершением хозяйка выставила угощение. Хорошая традиция, а заканчивается обыкновенной пьянкой. Петруха нигде не работал, но без него не обходилась ни одна гулянка, ни один праздник. Он ныхом нюхал, где намечается выпивка. Брал гармонь, выкатывался лихо на крыльцо, развернув малиновые меха, шёл по деревне и, в предвкушении выпивки, пел:
Мы гуляли – не пропали
И нигде не пропадем…
Он был ещё крепок и задорен. У него не было, как говорится, ни двора, ни кола, ни семьи, ни матери. Он был гол, как сокол. Единственное, что у него было – гармонь, да лихая глотка, чтобы петь и пить. Он пел и пил уже лет десять, придя с армии…
Бабы, тем временем уже умытые, парные, пахнущие неистребимо навозом, уже сидели кружком, в тенёчке, возле густой черёмухи и, как будто только и ждали, когда же, наконец, подойдёт Петруха. На расстеленной скатерти стояла самогонка, пироги, яйца, зелёный лучок, солёные прошлогодние огурцы и молодые пупырчатые, только что с грядки, холодец и, даже, на любителя – каша в большой глиняной плошке. В кустах, заметил опытным глазом Петруха, на всякий случай «дымилась» потная четверть с брагой. Оценив обстановку, Петруха, пританцовывая, и наклоняя голову, как петух, шёл на баб.
Я иду, иду, иду
У деревни на виду…
Первой не выдержала Сонька Петрова – ядрёная бабёнка тридцати лет, одинокая и разбитная. Вскочила, забыв про усталость, забила дроби, выбивая пыль из сбитых туфель:
Я, бывало, всем давала:
Бобику и Тузику…
Петруха, распаляя себя, надо сказать, играл он классно, выкладывался до конца, неистово рвал меха, картинно закидывал голову, то клонил её на меха, пел и плясал, и при этом успевал следить за окружающей обстановкой. За Сонькой в круг бросилась Женька Тельнова, за ней Валька Пускачёва, и – пошло дело!...
- Бабы! Да вы что? Ошалели что ли? Ещё не выпили, а уж в пляс пошли! – одернула молодых Прасковья Чугунова.
Все усаживаются на полянку.
- Петенька, иди сюда! – не унималась Сонька Петрова.
- Нет, со мной! – дурилась Галька Блохина. - С тобой он прошлый раз сидел!
- Ну, бабоньки! Спасибо вам! Хорошее дело сделали! С концом! – подымала тост хлебосольная хозяюшка, Татьяна Гирина.
Выпили, захрустели огурчиками, запили кваском, загалдели, загомонили, перебивая друг дружку, запричитали, зашумели. Минута, другая – не посыпались бы взаимные упрёки, да застарелые обиды. Петруха, тут как тут, на стреме:
Расцвела под окошком
Белоснежная вишня…
И высокие чистые женские голоса полетели над раздольными полями прямо в небо. Опять пели, опять плясали. Бабы, охмелев, подливали Петрухе стаканчик за стаканчиком, а Сонька прилюдно впилась в губы… Петруха пил, морщился, ухал и опять играл. Уже вспухла левая рука от ребра гармони, пальцы потели и не слушались, а Петруха играл и играл, честно отрабатывая угощение…
Разошлись далеко за полночь, когда над деревней повисла золотая полная луна. Петруха, спотыкаясь, провожал Соньку, вернее, Сонька провожала Петруху. Довела до дома, но не до своего, а до петрухиной хибары. Положила какую-то рухлядь на пол и уложила сердешного спать. Петруха валялся, как бревно – ни рукой, ни ногой. Сонька легла было рядом, надеясь, что Петруха очнётся и приголубит её. Но тот что-то бессвязно мычал, сучил и топал ногами.
- Ну и спи, паразит ты неумошный! – в сердцах бросила Сонька и вышла за порог…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Петруха окончательно проснулся, вгляделся в голубое безукоризненное небо, закурил, встал и оврагами стал пробираться к «сельмагу», где под честное слово всё таки выклянчил четвертинку, опохмелился, оглядел гармонь, остатками водки смочил вспухшую левую руку…
Бабы в это время, как ни в чём не бывало, дружно и не первый час, кидали вилами навоз на телегу из следующего по порядку двора и лениво перешучивались между собой. Только Сонька и Галька, то и дело заливисто хохотали о чём-то своём. Петруха причуфырился, сел у окна и стал ждать, когда бабы закончат вывозку навоза…
1985 г. Алексей Староверов
