Родился я в Лужинковском сельсовете, в деревне Петериха. Учился в Лужинковской школе. Отец мой всю свою жизнь проработал на земле, и мне пришлось работать сызмальства. С детства приучали нас к труду. Сначала еду отцам в поле носили, а когда подросли, пришлось и навоз по полям развозить на телегах, лён теребить, возить сено и делать много другого, что нужно крестьянину. Так прошло моё детство до 1941 года. Тут уж нам, пацанам 14-17 лет, приходилось работать за взрослых. И боронили, и сеяли, и косили, и пахали. Зимой работали на заготовке леса.
Отца моего забрали в армию осенью 1941 года. А 2 января 1943 года пришёл и мой черёд, уходили в армию ребята 1925 года рождения. Служить я начал сначала в г. Шуя, в апреле 1943 года был отобран в полковую школу младших командиров в Орехово-Зуеве Московской области. Началась моя служба в 19-м учебно-автоматном полку. Проучился я здесь до сентября 1943 года, получив звание младшего сержанта. Со мной учился Станислав Ипатов из д. Мальинская (это теперь улица 50 лет ВЛКСМ г. Пучежа), который после учёбы получил звание сержанта. После учебки получили мы новое обмундирование и стали ждать отправки на фронт. Я в это время прихрамывал на левую ногу. Мои товарищи попросили показать: колено и выше было всё красным, не давало дотронуться. Поинтересовались тогда мои товарищи, почему я не иду в санчасть. Я ответил им, что боюсь отстать от них, если нас направят на фронт. Они же меня уверили, что ещё не скоро, и я успею вылечиться. Пошёл я в санчасть батальона, осмотрели меня и велели идти в полковую санчасть. Там мне приказали раздеться и принесли больничную одежду. А сами разговаривают о том, что нашу часть должны отправить на фронт после обеда. Когда я это услышал, то быстро оделся и дал дёру из госпиталя. Когда подходил к расположению своей части, меня увидел из окна жилого дома Стаська Ипатов (так я его в то время звал). К нему приехала из дома мать. Я сказал, что меня кладут в санчасть и что убежал из госпиталя и иду проситься на фронт в штаб батальона. Он сказал мне: «Иди и скорее приходи сюда, я с матерью буду тебя ждать».
Прихожу я в штаб батальона, доложил: «Явился младший сержант Крайнев. Прошу разрешения ехать со своей частью на фронт». В это время зазвонил телефон (в госпитале меня хватились).О чём говорил командир батальона капитан Чернощёк по телефону, я мог только догадываться. Капитан знал меня в лицо, потому что я часто бывал посыльным по штабу батальона и по полку. Он сказал мне, что мне нельзя ехать, что может случиться так, что из-за болезни меня могут оставить в незнакомом месте, где мне будет гораздо хуже. Но я упрашивал его: «Разрешите, товарищ капитан, да разрешите». Он даже нервничать стал (он уже был на фронте, был ранен и контужен, поэтому при волнении сильно заикался). Он вынул пистолет, выругался матом. «Вот, - говорит, - рукояткой пистолета всю твою голову разобью. Ты видишь, какой я, ты тоже хочешь таким быть?» Мне бы промолчать, а я опять за своё: «Разрешите». Он взял трубку телефона, вызвал старшину роты и приказал: «Раздеть, разуть. Дать, что похуже, а ботинки пусть обмотками к ногам привяжет, лишь бы до госпиталя дошёл, а чтобы не сбежал, приставь к нему конвоира». Вот так и нарядили меня. А старшина спрашивает: «Что, тебе и конвоира дать?» Я отвечаю, что не надо, помню, что меня Стаська Ипатов с матерью ждут. Приходу в своё расположение, а они глядят в окно, меня ожидают. Увидали меня такого, как пугало наряженного, и покатились со смеху. Потом вышли, расспросили, как всё было. Посидели мы в доме, поговорили. И тут батальон пошёл на станцию грузиться. Немного погодя и мы пошли. Посадили, простились друг с другом. Так и вышло – друг на фронт, а я в санчасть полка.
Пролежал я в санчасти полка более двух недель. Вернулся в часть, а там новые бойцы, прибывшие из Сибири и Средней Азии. Через некоторое время стали делать новый набор на фронт. В него попал и я. Привезли нас в какой-то погорелый лес, где формировалась, а вернее пополнялась после боёв 50-я армия. В 115 полку 50-й армии в качестве первого номера станкового пулемёта «Максим» я и воевал в Волынской области. Во время одного из боёв был контужен, ранен в обе ноги (бедро и левую стопу), подчелюстную область и пальцы рук.
Очнулся в каком-то сарае. Сколько пробыл я без сознания - не знаю, память возвращалась отрывками. Когда стали выводить нас из сарая, увидел, что я у немцев. Среди пленных увидел и своего помощника – подносчика патронов. Я его назвал по имени, а он меня не сразу узнал, сказал, что меня разорвало в том бою на куски, а другого пулемётчика убило. Он сказал, что даже прятался за убитыми. Выходит, в том бою во время какой-то заминки мы местами поменялись, поэтому убитыми оказались мои товарищи, я лишь был контужен и ранен.
Нас, несколько человек тяжелораненых, немцы посадили на машину. Привезли нас в город Брест к какому-то госпиталю. Поляки на носилках занесли нас внутрь. Я вновь часто терял сознание. Немец-врач сделал мне операцию (на правой ноге у меня было 3 раны, а на левой – более 10). Не знаю, сколько дней пробыли мы в Бресте. Однажды ночью нас разбудили, положили на носилки и поездом привезли в город Седльце в Польше, в лагерь для военнопленных. Наши пленные сделали мне здесь вторую операцию.
В лагере меня всячески старались поддержать товарищи по несчастью, когда узнали у врача, что буду жить. Первая их помощь заключалась в том, что ребята нашли поляка-трубочиста, согласившегося купить мои ботинки за 50 злотых. На эти деньги мои товарищи покупали мне через день дополнительную пайку хлеба. Когда я стал вставать на ноги, ребята приставили ко мне помощника – Володю (фамилию, к сожалению, я не помню), который меня учил ходить на костылях, поддерживал при ходьбе. Однажды пошли мы с ним в баню. Подзывает нас немец, показал на мои ноги и спросил, где мои ботинки. Я ему солгал, что немцы отобрали. (Товарищ мой выступал в качестве переводчика, умел говорить по-немецки и по-польски). Тогда немец привёл нас в каморку, показал на несколько пар ботинок и сказал, чтобы я выбирал. Я выбрал один ботинок на правую ногу, потому что левой ещё не владел. Возвратились мы в свою комнату. Жило на в ней человек 20. Володя рассказал товарищам, что мне немец дал ботинки. Но ребята стали ругать меня, что я не взял оба, «мы бы и эти продали, и тебе была бы поддержка». На другой день пошли мы опять с Володей к этому немцу, чтобы попросить второй ботинок. Он разрешил нам выбрать. В тот же день мы опять продали ботинки за 50 злотых. Ребята купили мне пайку хлеба за 7 злотых. А на другой день рано утром с обыском нагрянули немцы с овчарками. Всех, кто мог передвигаться, выгнали и стали делать обыск в помещении и по койкам. Мои денежки нашли. Отобрали 25, а 18 оставили, сказали, что 25 отдадут, когда буду выписываться. Сказали ещё, что бы до 8 утра никто не выходил из помещения, иначе будут стрелять без предупреждения. Товарищ мой, который мне помогал, вышел всё же раньше, с вышки по нему выстрелили, ранили в живот и через два часа он умер.
На другой день в лагере был переполох. Ходили слухи, что немцы – охрана с вышек – сбежала. Я об этом сообщил своим. Один из них сказал мне, что если я с ним не убегу, то я ему не товарищ. Тогда я поклялся, что жив - не жив, не вернусь в лагерь. Немцы незадолго до этого всех, кто мог ходить, услали в Германию. Оставили лишь старенького врача и переводчицу – женщину с ребёнком.
Пошёл я вдоль ограждений искать место, где можно выбраться. Нашёл. Желающих бежать было около десятка. Пока я пробрался к отверстию, меня чуть в грязь не затолкали, а виною всему – мои костыли. Но вот я на воле. как я очутился в каком-то саду, не знаю. Прошёл весь сад. От дороги он отгорожен двумя рядами колючей проволоки. Когда я перебирался через проволочные заграждения, то шинелью, спиной зацепился за проволоку и не мог отцепиться. Посмотрел я по сторонам, и волосы дыбом встали. В противоположной от лагеря стороне шёл немец в форме, пистолет на ремне, а на рукаве – повязка с буквой «Р» - полицай по-нашему. А ещё и женщина с ним. Я было рванулся назад, но никак. А немец прошёл вперёд, оставил свою барышню, подошёл ко мне. Встал ногой на нижнюю проволоку, верхнюю поднял вверх, отцепил меня. Я перелез, а он меня и спрашивает: «Далеко, товарищ?» Я сразу и не сообразил что к чему, лишь ждал, когда он в меня выстрелит. Немец ушёл, а я всё стоял. Когда мои нервы не выдержали, я оглянулся. Он вёл свою барышню под руку, тоже оглянулся, улыбнулся мне и пошёл дальше в сторону лагеря. Немного отдышался я в поле и подался в лес, то ползком, то на четвереньках. В то время у меня были ещё три раны открытые. В лесу я встретил ещё четверых военнопленных. Один – молодой парень без руки, а трое – пожилые солдаты (один из них тоже был без руки, а двое хромали). Переправились мы через какую-то речку и дальше уже шли по болоту. А день, как назло, - то солнце палит, то дождь льёт, как из ведра. Силы мои иссякли, костыли проваливались в землю, и я попросил парня без руки (звали его Николай), чтобы шли мы по тропке. Немного погодя дождь кончился, и мы вышли к какому-то селению.
В селении этом было какое-то гуляние. Я посоветовал Николаю спросить у жителей, где находится большой лес, потому что ещё в лагере слышал, что в нём были партизаны, и ещё попросить поесть. Подошли мы, поздоровались. Около одного дома стояло человек 5-7, а у другого на бревне сидело человек 10-13 (двое или трое с повязкой полицаев). Спросили мы, где находится большой лес, нам показали направление. После этого я попросил их «погудсвать» (поесть по-польски). Дали они нам обоим по куску хлеба. Когда мы отошли, Николай и говорит мне: «Они сказали, чтобы мы уходили, а то они сдадут нас немцам». Ушли мы. Вернулись к своим. С ними мы договорились, что в случае чего все разбегаются в разные стороны, может, кому и удастся пробраться к нашим.
По дороге мы встретили избушку лесника, в которой было человек 5-7 молодёжи. Одна девушка, которая говорила по-русски, сказала нам, что лесника нет дома, но он скоро придёт, что вот это и есть большой лес. Скоро пришёл лесник. Он сказал нам, что идёт из штаба польских партизан, и поскольку у него особое задание, нас он проводить не может.
В конце-концов добрались мы до партизан-поляков. Надо сказать, что доверия между нами большого не было. Жили они далеко от края леса, в небольшом домике, обнесённом кругом высоким глухим забором. С одной стороны от дороги лежал под плащ-палаткой за пулемётом часовой. Поляки не звали нас к себе. Нас ещё смущало, что одеты были они в военную форму из английского зелёного сукна.
Нашим мужикам удалось познакомиться с другой партией бежавших военнопленных. Решили все однажды послать от наших групп по человеку на разведку. Разведка эта не вернулась. На другой день мои товарищи по несчастью решили сменить местонахождение. Снялись мы с места. Я на своих костылях плохо успевал за ними, и вскоре остался один. В каком я был состоянии, может понять лишь тот, кто сам пережил подобное. Когда я немного отошёл от пережитого, решил сходить на хутор попросить поесть. На отскочке, в стороне стоял небольшой дом, к нему я и направился. Недалеко от дома стоял сарай. Двери его были открыты, и в дверях стояли два парня и хохотали. Они заметили меня, подозвали к себе, расспросили, из какого я лагеря, и сказали, что и они оттуда же. Подошёл к нам и хозяин дома. Парни сказали ему: «Это наш товарищ, накорми его».
Хозяин повёл меня к дому. В хату я не пошёл, присел у дома на завалинке. Хозяин вынес мне молока, каравай хлеба, от которого отрезал два куска. Я съел полскроя хлеба, выпил кружку молока и и поблагодарил хозяина, а он всё предлагал: «Гудуи, гудуи». Я отказывался, потому что слышал в лагере, что кто с голоду жадно набрасывается на еду, умирал. Хозяин показал мне, где можно в обход пройти до леса.
Итак, я опять в лесу. Я надеялся, что за мной придут мои товарищи. Но ожидания мои были напрасными. Ночь я провёл в забытье. Утром, лишь только показалось солнце, я уже шёл к другому хутору в надежде поесть или сменять свою шинель на хлеб. Иду по тропе, вижу, мужчина косит косой рожь, а две женщины за ним вяжут снопы. Я подошёл и попросил поесть или обменять шинель на хлеб. Но в это время молодая женщина закричала: «Товарищ, иди ховайся в жито, вон немцы скачут». Я обернулся. И верно, далеко за речкой скачут конные и бегут пешие солдаты, но чьи, не понять. Я зашёл в рожь подальше от тропы и залёг. Когда немного успокоился, отдохнул, решил посмотреть, что там делается. Посмотрел я в направлении дома, а та молодая женщина ищет меня взором. Увидела меня и кричит: «Товарищ, иди сюда, русские приехали».
Я вышел, меня солдаты обнимают, целуют. Подошёл ко мне капитан, отвёл в сторону к сараю, где стояли упряжки коней с пушками. Он спросил меня, где и как я бежал. Я ему всё рассказал. Он поблагодарил и посоветовал не торопиться выходить на большую дорогу, а идти просёлочными.Так я и сделал. Когда всё же вышел на большую дорогу, то сел в машину, которая шла за боезапасом в г. Ковель с майором в кабине.
В Ковеле я прошёл регистрацию, где мне сказали, когда и куда ехать. Так вскоре очутился я в г. Рожище. На второй или третий день пошёл я на рынок. Иду, по сторонам смотрю. Потом обратил внимание на мужчину в военной форме, шедшего мне навстречу. Я провожал его взглядом, а когда мы поравнялись, у меня вырвалось: «Папа». Он услышал, подошёл ко мне, обнял. А я слова сказать не могу, в горле ком, глаза пеленой застилает. Он предложил идти где-нибудь посидеть. Отошли мы от базара, сели. Я говорю ему, что когда был в Орехово-Зуеве в полковой школе, мать мне прислала фотографию и написала, что и отцу послала такую же. Показал я отцу фотографию, он вынимает такую же. И только тут я уверился окончательно, что это мой отец.
Отец привёл меня в расположение своей части, сообщил ребятам, что встретил сына. Об этом узнал его командир – майор, пришёл поздравил нас со встречей. Около отца я находился месяц. Потом их часть пополнили новыми солдатами и отправили на фронт.
Нас, бывших военнопленных, осталось человек 25. Выделили нам двух сопровождающих и на попутном железнодорожном составе отправили в сторону юга. Миновали мы Львов, Перемышль и наконец оказались в Станиславе. От Станислава отправили нас за город в военный лагерь какой-то воинской части. Где он находился, я не знаю. От контузии я плохо слышал, а переспрашивать стеснялся. Кто говорил, что мы недалеко от Кракова, а кто, что недалеко от Бендер. Я вскоре по прибытии туда тяжело заболел, видимо, от всего пережитого. Лежал я в медчасти около месяца. Раны на левой ноге никак не заживали. Когда я поправился, из медчасти меня направили в госпиталь. Здесь мне сделали операцию и эвакогоспиталем переправили в г. Львов. В Львове я пробыл тоже недели две, а затем отправили меня эвакогоспиталем в г. Энгельс Саратовской области. Там я пролежал до 23 декабря 1944 года.
Отправили меня, наконец, в Саратов, на пересыльный пункт. Здесь я прошёл несколько врачебных комиссий, на которых решалось, что со мной делать – отправить на поправку домой или долечивать в госпитале, ведь моя нога была как бревно. Не моя была вина, что не подобрали меня на поле боя, моя вина, что был в плену у немцев. Поэтому отправили меня в Челябинскую область на строительство Зюраткульской ГЭС. Я не знал, что мать моя получила похоронку, в которой говорилось, что я был убит 22 марта 1944 г. В ней было указано и где я похоронен. Город Седльце наши войска освободили 31 июля 1944 года (бежал я 23 июля 1944 года). В плену я был 4 месяца. Домой пришел по указу 24 декабря 1945 года.
«Пучежские вести» от 27.04.2000 г.
