На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Пучеж и его жители

334 подписчика

Климин Иона Иванович. На службе в ВВС

Предки

   В восточной части Ивановской области, вдали от ж/дорог, есть маленькая деревенька Пустынь-Ракова, - это моя родина. Немногочисленные её жители издревле занимались землепашеством, а во время зимней поры из-за нехватки пропитания, некоторые уходили на отхожие заработки.

   Мой дед по матери много и часто пил и умер от вина. Дед по отцу, жил 78 лет. Заветной мечтой его было прожить 101 год, заглянуть в другой век, посмотреть, что будет в нём. В старости у него на шее образовалась большая рана, говорили, что это рак. Отец мой, боясь, что рак перейдёт на других, определил на жительство деда в зимней чёрной бане, которая была построена в крытом дворе, рядом с домом. Лечился дед сам: шею присыпал тёплым пеплом от сожженной крапивы и прижигал медным купоросом. После, как шея зарубцевалась, дед прожил ещё несколько лет.

Отец мой, Иван Михайлович прожил 93 года, умер в 1965 году. В молодости, при колке дров, отец выбил у себя один глаз. В конце жизни другой глаз имел зрение 0,1. Мать Анастасия Андреевна умерла 84 лет от асцита, 4-го февраля 1959. Всю жизнь родители крестьянствовали, и только последние годы жизни (с 1955 года) были горожанами, - купили дом вместе с сыном Леонидом в городе Пучеже. Отец был инициативным человеком: построил в деревне ветряк-толчею для толчения овса и льняного семени. В начале 30-х годов организовал артель по совместной обработке земли. Артель по государственной ссуде приобрела молотилку, бороны зиг-заг. В 1931 году он вступил в колхоз. В его хозяйстве было: лошадь, корова, семь овец, семь десятин земли.

   Родители были не набожными, но бога чтили, по большим праздникам ходили в церковь, в село Лужинки (в пяти верстах от деревни), водили в церковь и своих детей. Детей у родителей было всего 12, умерли – семеро. В жизнь пошли две дочери и три сына. По старшинству лет: Зиновья, Наталья, Иона, Леонид, Павел.

Детство

   Родился я 29 октября (нового стиля) 1911 года. Окончил четыре класса начальной школы в деревне Вахрино (в трёх верстах от Пустыни). Моими первыми учителями в этой школе были: заведующий школой Жуков Иван Александрович и его жена Жукова Серафима Егорьевна. Кроме них, других учителей в школе не было. Школьников из дальних деревень во время зимних вьюг и заносов они всегда оставляли на ночлег у себя в школе, кормили тем, что ели сами. Помню, в голодный 1921 год, на одном из уроков, учительница пальцами очищала зёрна овса и тут же их ела. Я сидел на первой парте, рядом с ней и спросил, почему она ест овёс. Серафима Егорьевна ответила: хлеба нет, да и овса тоже нет.

   Придя домой, рассказал я об этом родителям. На другой день, мать послала со мной учительнице кусок масла и каравай хлеба. Приняв от меня хлеб, учительница заплакала, потом успокоившись сказала: «За собакой камень не пропадёт».

   Из Вахринской школы Жуков был переведён на должность Пучежской школы 2-й ступени (до него директорствовал Суворов). Не помню, в какой-то неурожайный год, посещаемость учащимися школы резко упала, и Жуков был вызван для отчёта по этому поводу в горком партии. Там ему рекомендовали активно проводить разъяснительную работу с учащимися с позиций марксизма. На это он ответил, что сейчас марксизмом учащихся не накормить, они вместе с родителями ходят по деревням в надежде что-нибудь обменять из одежды на хлеб. За такое «аполитичное» отношение к марксизму, Жуков с должности директора школы 2-й ступени был снят и послан заведующим первоначальной в село Лух. Получив отпуск после окончания военной школы, по дороге на родину, я заехал к свои дорогим учителям в Лух и имел здесь с ними последнюю встречу. Светлый образ этих людей несу в своей памяти всю жизнь.

   После Вахринской школы окончил я семилетку в городе Пучеже. Моими одноклассниками здесь были: Самгин, Травичева, Частухин, Гнусина, Толмачёв, Геранин, Курочкин, Макарова, Назарецкий, сёстры Петровы из Затеихи и др.

   Восьмой и девятый классы окончил в Иванове экстерном. С семи до 16 лет в весенне-летнее время я помогал отцу в работе по крестьянскому хозяйству. С 17 до 21 года работал секретарём Приваловского с/с Пучежского района, техническим исполнителем областного Управления связи. Вечерами в течение двух лет учился в химическом вечернем техникуме. Жил на квартире на Рыбинской улице, дом 21, у Ионова Михаила Александровича, члена Первого Петроградского Совета.

   В 1932 году, нас четверых комсомольцев: Артюхова Ивана, Ефимова Костю, Жукова Алексея и меня Ивановский военкомат послал в объединённую лётно-техническую школу в город Вольск Саратовской области.

Курсант

   К началу наших занятий в школе, поступил приказ об упразднении лётного отделения. С 1932 года школа стала выпускать только авиационных техников. По всем дисциплинам в школе получал я хорошие оценки. Страдала только моя физическая подготовка: тяжело поднимался на турнике и с трудом бегал на длинные дистанции.

   Командиром нашей 7-й, а позже – 11-й роты был Зубков, командиром взвода – Судонкин (умер в 1972 году в Вольске). Командовал батальоном Затулей. Начальником школы был Якубов, начальник штаба – Бразоль.

   Ранней весной 1934 года, нас группу курсантов, выделили для заправки самолёта СССР-Н-8 Леваневского, перелетавшего из Севастополя для спасения челюскинцев. Леваневский немного выше среднего роста, худой. Пока заправлялся самолёт бензином и маслом, он сошёл на берег и ел пресные лепёшки с солёным огурцом. Лепёшки испекла хозяйка его Севастопольской квартиры. Он рассказал, что жена его с двумя дочками живёт в Москве, в Севастополь приезжает редко. На наши уговоры поехать на обед к нам в школьную столовую, ответил отказом, объяснив, что он уже привык к такой жизни. Борттехник, занятый подготовкой самолёта к полёту, так и не вышел из него. Тут, мы курсанты, впервые осознали суть нелёгкой работы и жизни авиаторов. После взлёта самолёта, забарахлил мотор, пришлось сесть им на Волгу вторично, и только под вечер, устранив неисправность в карбюраторе мотора, они взлетели и взяли курс на Уэлен.

   Был в нашем третьем отделении курсант Рачиба, здоровый, малоподвижный. Занятия по физкультурой были для него бичом. Накануне выпуска из школы его судил трибунал за то, что, являясь сыном Мелитопольского помещика, скрыл своё социальное происхождение и представил в школу сфабрикованные документы на ж/дорожного рабочего. Однажды наша рота шла в поле на занятия по тактике, и тут я в последний раз увидел Рачибу, копающего вместе с другими осуждёнными траншею возле шоссейной дороги.

   Курсант Бутаков, уроженец из Армавира стоял дневальным у проходной  нашей казармы. Мы возвращались в казарму после смены караула. Поравнявшись с проходной будкой,  слышим в ней выстрел. Это Бутаков покончил жизнь самоубийством. Стены будки внутри были исписаны стихами. Помню одно четверостишье:

Пусть будет проклят тот,

От ныне и до века,

Кто думает «губой»

Исправить человека.

 

Начало службы

   В конце 1934 года, мы выпускники Вольской Военно-технической школы (ВШАТ) – пять авиационных техников: Гуреев, Шерстобитов, Хватан, Кузнецов и я прибыли в Евпаторию, в 24 отдельную авиаэскадрилью, командовал которой Шарапов И.В. После представления командиру, он назначил время явки нашей на другой день для знакомства. В этой встрече, продолжавшейся часа два, наш товарищ, техник Кузнецов, попросил разрешения у командира на выход. Шарапов спросил, зачем нужно тому выйти. Кузнецов, каким-то протяжно писклявым голосом ответил: «Курить хочу». И тут, Шарапова прорвало. Он «изрыгал» такие оскорбления, от которых все мы, готовы были провалиться под пол. И, хотя виновником этой бури был один Кузнецов, мы понимали: раз один из нас тумак, значит все мы таковы, являясь однокашниками.

   Финал службы в 24 АЭ у техника Кузнецова был плохим. В первую же весну нашей работы, при подготовке самолётов к лётной эксплуатации, было приказано поставить на его самолёт И-5 новый мотор (старый выработал ресурс). Кузнецов старый мотор снял, поставил новый и стал его запускать. При запуске произошла заклинка вала. Кузнецов прибежал ко мне, объяснил , что произошло и просил совета, что делать дальше. Приложив усилие к винту его самолёта, я убедился, что какой-то шатун вала погнут. Вывернул свечи из нижних цилиндров. Из них пошло под напором масло. Говорю Кузнецову, что мотор придётся снять. С поникшей головой он пошёл докладывать начальству о случившемся. Шарапов, помня с отрицательной стороны о первых шагах этого техника, после этого случая постарался Кузнецова списать. Так не стало нашего товарища, по выходным дням напевавшего разные романсы, из которых его любимым был:

Трещат дрова в камине догорая,

Целуешь ты меня…забытый сон в бреду…

Свободны Вы, свободы Вы хотели,

Свободны Вы, я больше не приду…

   Борис Смирнов, техник самолёта Шарапова заболел. Его обязанности стал выполнять я с мотористом Ригиным. При осмотре самолёта я обнаружил течь бензина из соединения «АМ» манометра бензина. Размонтировав соединение, изъял старое уплотнительное кольцо, дал Ригину новое и показал, как нужно вновь смонтировать его, а сам ушёл за чем-то в баталерку. Возвратившись, хотел опробовать работу и убедиться в герметичности смонтированного Ригиным соединения, как к самолёту с парашютом подошёл Шарапов и сказал, что сейчас будет вылетать. Надев парашют, он сел в кабину, запустил мотор, опробовал его на всех режимах. Мотор работал отлично. Сбавив обороты, Шарапов дал знак мне подойти к кабине. Лицо его выражало недовольство. Он спросил: «Почему нет показания манометра бензина? Чему Вас учили в школе?»  «Всему учили, товарищ командир», - ответил я, и объяснил причину отсутствия показания манометра бензина. Шарапов вылез из кабины, снял парашют и ушёл в штаб, ничего не сказав мне. Этот урок запомнился мне на всю жизнь. В дальнейшем, при работе на самолёте командира (И-16), подобных казусов не было.

   От аэродромной пыли (Евпаторийский аэродром был пыльный) у меня воспалились глаза. К этому времени Смирнов поправился от болезни и принял у меня свой самолёт. Шарапов приказал мне принять дела у начфина Евгения Завгороднего, который получил путёвку на лечение в туберкулёзный санаторий (у него был туберкулёз легких). Я доложил командиру, что в этом деле никакого понятия не имею и, следовательно, принять дела у Загороднего не могу. Мой отказ для Шарапова ничего не значил, он только добавил, что за время работы в финчасти, болезнь моих глаз пройдёт.

Исполняющий обязанности начфина.

   Делать нечего, иду принимать финансы. По дороге пою про Савку мельника и шорника. Увидев меня в финчасти, Загородний сказал: «Все знаю, приходи завтра к 9 часам». На другой день, начфин выложил на стол кучу книг разного формата и сказал: «Ну вот, принимай, лицевые счета на столе, а касса в сейфе». Огрубелые пальцы моих рук, непослушно перебирали денежные знаки. Мне казалось суток не хватит, чтобы окончить счёт их. Загородний посмотрел на такую мою работу и говорит: «Вот что, паря, - складывай деньги обратно в сейф, вот акт, тут написано всё правильно, бери и подписывай. Я у тебя тоже так буду принимать». После этого до позднего вечера с перерывом на обед, он инструктировал меня, как вести дело, а на другой день уехал в Ялту.

   Первый раз получаю денежное содержание личному составу в банке. Кассир предлагает пересчитать деньги. Разрываю бандероль на пачке купюр, начинаю считать.

- О, нет, - говорит он, - считать нужно вот так.

И стал бросать пачки денег в мой мешок, отмечая сколько и какого достоинства кидает. Недоуменно я задал вопрос: «Что делать, если в какой-либо пачке окажется недостача?»

- В этом случае, нужно в банк предъявить бандероль этой пачки и недостающие деньги будут выданы.

Приехав к себе, до глубокой ночи я пересчитывал пачки купюр и ни в одной не обнаружил ни излишка, ни недостачи. Позже, Завгородний мне сказал, что он никогда такую пустую работу не производит.

   Скоро праздник 1 Мая 1936 года. Из подотчётных лиц первым в финчасть пришёл начхоз Яковенко и потребовал 3000 рублей на проведение первомайского банкета для лётчиков и техников 24 АЭ. Банкеты статьями расхода не предусмотрены. Звоню Шарапову - как быть в этом случае? Командир ответил: «Деньги Яковенко выдай, он потом отчитается».

Яковенко, истраченные деньги на устройство банкета разнёс на всех лётчиков и техников (и на тех, кто не присутствовал) и ведомость передал мне на удержание из зарплаты. После этого бесцеремонного случая, на праздничные банкеты, если они проводились, приходили все.

Командир 1-го отряда С.Шевченко перед поездкой в Севастополь на 1 Мая с командой футболистов, взял тоже под отчёт деньги. По возвращении из командировки, предъявил счета на меньшую сумму, чем взял и сказал, что дня через два предъявит остальные. Проходит неделя, другая, а счета он не предъявляет. При очередном напоминании, Шевченко ответил, что счета он отдал мне на погашение всей взятой им суммы. Я понял – мой прямой начальник «надул» меня на 400 рублей. Вместо того, чтобы доложить об этом Шарапову, я поступил так: при очередной выдаче зарплаты, удерживаю с Шевченко 400 рублей. На его возмущение, объясняю при всём честном народе суть дела, и слышу из очереди голос: «Будешь знать, как надувать юнца!»

Была на Евпаторийском аэродроме Московская группа, проводившая испытания новых самолётов. Финансовые операции проводила она через нашу финчасть. В конце рабочего дня приехал её начальник и попросил меня взять в банке 50 тысяч рублей сейчас, т.к. на другой день рано утром он улетает в Москву. По телефону я попросил кассира банка задержаться, чтобы взять у него деньги. Работа в банке по времени регламентирована строго, кассиру пришлось этот вопрос «утрясать» с охраной. После, как я привёз и выдал деньги начальнику группы, он в качестве благодарности за оперативность, положил мне на стол 500 рублей. На мой отказ, ответил: «Возьми, брат, это гроши, я за один полёт на новом самолёте лётчику плачу 25 тысяч рублей».

На другой день пришёл я в банк, разделил эту пачку денег пополам (не считал) на глазах у кассира и предложил ему взять любую половину. Кассир сказал: «Ни взяток, ни подарков не принимаю». И только после моего обстоятельного объяснения, что это за деньги, со смехом взял, сказав: «Знаем мы только двое!»

Однажды в финчасть зашёл командующий ВВС ЧФ Бергстрем с Шараповым. Бергстрем спрашивает:

- Где Завгородний?

- Лечится в санатории, а этот техник замещает его.

- Как справляется?

- Пока справляется, говорит Шарапов.

- Если хорошо будет работать, дам и ему путёвку.

Слово Бергстрем сдержал, путевку мне прислал в Сухумский дом отдыха.

Сдавал я финансовые дела Завгороднему так, как он обещал при сдаче мне: принял кассу, не считая денег, проверил денежный журнал.

- А теперь давай акт, распишусь.

Акта я не составлял. В приёме, он расписался в денежном журнале. Я сказал, что касса не сходится с денежным журналом на 72 рубля (недостача). Он ожидал большей недостачи, и похвалил меня за работу. В докладе Шарапову о 72 рублях не упомянул.

В доме отдыха

   В доме отдыха в Сухуми я встретился с Любимовым В. (ныне генерал, работает преподавателем в Московской академии). Однажды ушли мы компанией к виноградарю и так у него наугощались, что многие ползли на карачках в том числе и жена Любимова, а Вася сзади её подпинывая ногой, приговаривал: «Не пей, не пей!»

   Напротив дома отдыха находился дом умалишенных. Мы часто наблюдали нечеловеческие действия своих собратьев по крови. Какая разительная картина! А, ведь, всего один шаг от разума до безумия.

   Сухуми в сороковых годах – одна главная улица, а остальные улочки восточного покроя. И кругом вечная зелень.

Командировка в Москву

   По возвращении из отпуска, мне и старшему технику Белогорцеву  Шарапов приказал ехать в Люберцы, принять самолёты И-15. Для перегонки самолётов группу лётчиков возглавлял командир отряда Волосевич. Сдавал нам самолёты Коккинаки В., высокий, крупнокостистый, человек большой силы. Ходили слухи, что ведомая им пятёрка самолётов, взлетает и садится, связанная верёвкой. Мы наблюдали слаженный полёт его пятёрки, в которую входили кроме Коккинаки, Супрун, Евсеев, фамилии двух лётчиков память не сохранила. Во время этой командировки мы жили в Москве: я в Леонтьевском переулке, на квартире нане покойного Саши Макарова, а Белогородцев у своих знакомых. С ним произошёл забавный случай. В выходной день мы были в Парке культуры и отдыха в Сокольниках. Познакомились с двумя девицами. В конце дня, каждый пошёл провожать свою знакомую домой. Белогорцев был приглашен на чай. Часов в 11 ночи, выходя из дома, он был задержан охраной. Оказалось, что в этом доме живут сотрудники Кремля, а его знакомая является шофёром какого-то начальника, и провела Белогорцева в свою квартиру, не поставив в известность охрану.

   В безоблачный день мы выпустили своих лётчиков с Люберецкого аэродрома. Условившись с Волосевичем, что выедем в Крым после получения от него телеграммы о посадке самолётов на первом по маршруту аэродроме. Телеграмма пришла не с первого, а со второго аэродрома, и мы покинули Москву.

  В Евпаторию прибыли раньше наших лётчиков. Шарапов был возмущён: почему техники, выехавшие из Москвы после выпуска лётчиков, прибыли в часть первыми? Сутки спустя, из девяти лётчиков, прилетели двое – Волосевич и Антонов. Остальные растерялись на полях России: у кого-то сгорел мотор, второй скапотировал при посадке, третий сел на вынужденную и т.п. Волосевич был снят с должности командира отряда.

Командировка в Горький

   Особо памятной была командировка за самолётами И-16 в Горький. Получив инструктаж у Шарапова, с командой матросов для охраны эшелона, я отбыл на завод. Несколько дней не давали ж/дорожного эшелона для погрузки самолётов. Это время я использовал для изучения технологии монтажа некоторых агрегатов на самолёте. Рабочими в цехах были в большинстве молодые парни и девушки, они охотно отвечали на все мои вопросы, как своему земляку (в сотне километров от Горького на север – моя родина). В нашей эскадрильи, замену тросов техники производили в течение целого дня (для подъёма и выпуска шасси). Заводские парни эту операцию обучили производить за полтора часа. На ж/дорожных платформах самолёты закреплялись в разобранном виде. После проверки комплектации самолётов и организации охраны, эшелон отправился в путь. Согласно инструктажа командира, я выехал скорым поездом.

Несостоявшийся троцкист

   При изучении истории нашей партии в системе командирской подготовки, мы дошли до перманентной революции Троцкого. В библиотеке части я взял книгу «Уроки Октября». Под выходной день сижу у себя в комнате, читаю эту книжку. Приходит командир отряда Шевченко и Белогорцев, предлагают подписаться на заём. Подписываюсь. Белогорцев интересуется, что читаю. Перевёртываю книжку, показываю ему название. Дня через три, ночью, меня вызывают в особый отдел. Являюсь. Старший лейтенант задаёт мне вопросы относительно книжки Троцкого. Отвечаю. В конце беседы предлагает мне прочесть, что написано и подписать протокол. От подписи отказываюсь. Такие вызовы повторялись несколько раз с таким же результатом. Последовал очередной вызов. В этот раз я обругал ст. лейтенанта матом и заявил, что больше не приду, сколько бы вызовов не было.

   Прилетел из Севастополя начальник Политического Управления ЧФ, в присутствии Шарапова задавал мне вопросы. Подробно, не утаивая ничего, рассказал я, как было дело. Начальник Политического Управления в заключении сказал:

-Изъятую книжку Троцкого не должны держать в библиотеке. Допрашивать нужно того, кто тебя вызывал на допрос. Иди работай и больше никуда не ходи.

Так я не попал в троцкисты в 1937 году.

Ангина

   В этом же году меня мучили частые ангины. Приходилось прибегать к хирургическому вмешательству в Симферопольском госпитале. Вижу толку в лечении от военных врачей нет. Пошёл к гражданскому – доктору Кальфа. На мою просьбу, удалить гланды, сказал:

- Что дано человеку, то и должно быть у нег. Удалять гланды не будем, а облучим их рентгеном.

По его назначению принимаю три сеанса. С тех пор ангины у меня нет. При простудах гланды немного воспаляются, но не так, как до облучения.

Учебная тревога

   Осенней ночью объявлена боевая тревога. Бежим из городка через татарское кладбище на аэродром. Звено Борисова, в котором я старший техник, взлетает в полной ночной тьме в воздух (без прожектора) Ему поставлена задача – барраж над Севастополем. Выполнив задачу, тройка самолётов, включив подкрыльные осветительные ракеты на самолётах И-16, садится на Евпаторийском аэродроме. Другие лётчики эскадрильи взлетали, как забрезжил рассвет. После отбоя тревоги, произведён разбор. Командир АЭ Шарапов объявил: за отличную подготовку звена, командир звена награждается золотыми часами, лётчики звена и я – простыми часами (часы храню и сейчас).

Командировка в Пермь

   В весну 1938 года я приболел и, имея освобождение, находился на квартире. Зашёл ко мне инженер АЭ Волков, сообщил, что если желаю, то он включит в число командируемых на заводы в Пермь, Москву или Куйбышев для изучения новой техники. Я согласился. Через неделю – мы в Перми. На заводе предстояло изучить мотор Ш-82. Лекции читал Швецов и его инженеры. На заводе я был одну неделю. Под выходной день почувствовал недомогание, а в воскресенье утром стало и совсем плохо. Позвали врача. Он дал направление в клинику при 2-м мединституте. В день поступления меня осмотрел инфекционист, а на третий день был поставлен диагноз – бруцеллёз. Заведующая отделением сказала, что лечиться придётся долго. В палате нас 16 человек с различной заразой: туберкулёз, болезнь Боткина, рак и др. Ни сна, ни покоя. Приближался срок отъезда моих товарищей из Перми в Москву. Я попросил своего друга Ваню Степаненко взять билет и на меня. До этого, написал заявление заведующей отделением Андриевской о том, что за меня никакой ответственности, после выписки не несёт, всё беру на себя. В день отъезда принесли моё обмундирование, Степаненко помог мне одеться, отвел на тарантас, и мы покатили на вокзал. В Москве, в 1-м госпитале им. Бурденко удалось лечь с боем.

- Не наш, - был ответ, - везите в Склифосовского.

В 1-м Московском госпитале

   Итак, в июле месяце 1938 года я оказался в 1-м Московском госпитале. В палате нас двое: у меня бруцеллёз, у второго – дизентерия.

   Неделю спустя, пришёл к нашему начальнику отделения его товарищ по работе, разговор они вели в коридоре против нашей палаты.

- Кто у Вас в этой палате? – спросил пришедший.

- Преподаватель из академии и техник из Крыма.

Пришедший, был профессор Матусов, лечивший ранее бруцеллёзников. Меня перевели в его отделение. В палате он сказал:

- Тебе везёт, старший лейтенант. Я только что лечил больного, которому один дипломат привёз вакцину из Америки. После этого больного, вакцины осталось ещё на один курс. Курс включает 23 инъекции, они делаются через день. После каждой температура у больного поднимается до 40 гр., к вечеру падает до 37,5. Потом – день отдыха. Если ты согласен, то приступим с завтрашнего дня.

   С благодарностью я согласился. К концу курса мое существо представляло кости, обтянутое кожей. В сентябре месяце начал поправляться, а в конце октября был выписан в часть. В Москве снег, а на мне белый китель и белая фуражка. Всякий встречный, наверное, считает меня сумашедшим. Взял билет на поезд, уходящий в Крым на другой день. На ночлег остановился в гостинице ЦДКА. Во время ужина выпил полстакана красного вина (от радости). Утром не могу подняться – отнялась правая нога. Повторилась история, как в Перми. Вызванный врач дал направление в стационар. Мою госпитальную койку не успел ещё никто занять, и я опять на ней. Какое чувство горечи испытываешь в такой момент! Профессор Матусов сказал, что он этого боялся. Но после месячного лечения меня комиссовал и дал путёвку полуторамесячную в санаторий им. Ворошилова. В санатории больных я не видел, их не было. Все пили вино и коньяк в морском ресторане. Кроме военных там были люди, никакого отношения к воинской службе не имеющие, например, Московские артисты: Ерон, МарецкаяЮ Файер и многие другие. Пробыв в санатории около месяца, я уехал в часть, где сравнительно за короткий срок окреп. Этому способствовал физический труд техника.

В Княжевичах

   На базе 24 АЭ, в 1938 году был сформирован 32 полк. В начале 1939 года одна его эскадрилья (Бухтиярова) базировалась на аэродроме Княжевичи, в 70 километрах от Симферополя. Из работы этой АЭ, моя память сохранила два эпизода.

   После полётов, лётчики эскадрильи не предъявляют никаких претензий. Один комэск жалуется на тряску самолёта И-16 в полёте. На самолёт комэска ставится хороший техник, и самолёт командир берёт себе, обычно, не из плохих. В чём же причина тряски? Инженер АЭ Грошев проверил работу мотора, тряски самолёт на земле не обнаружил. При очередном контрольном полёте, самолёт по прежнему трясло. Были выполнены на моторе разные работы, а результат прежний. Грошев на эту «дыру» бросает меня с наказом:

- Сиди на самолёте до тех пор, пока не найдёшь причину.

   Осмотр самолета начал я с проверки крепления агрегатов – дефектов не обнаружил. Прослушал работу мотора на всех режимах, при этом, начинал с эксплуатационных оборотов и до максимальных. Выявлялся слабо уловимый специфический звук. В докладе Грошеву я сказал, что мотор нужно снять. Он обругал меня матом и заключил:

- Мотор, не смотря на незначительное время работы после ремонта, прикажу снять и пошлю тебя с ним в мастерские. Если при разборке не окажется никаких дефектов, то стоимость разборкт и сборки мотора в мастерских, будет взыскана с тебя.

   С актом, формуляром и мотором я в Евпатории. Уговорил начальника мастерской побыстрее пустить мотор в разборку. Осматриваю тщательно каждую деталь. И вот, находка: на коленчатом валу, в месте посадки переднего подшипника имеется трещина по образующей вала, длиной сантиметра 3. С актом из авиамастерских возвращаюсь в Княжевичи. Грошев встретил меня с ехидной улыбкой на лице, в которой угадывалось: что узнал кузькину мать? Я сделал вид, что действительно, оказался в дураках. Потом, после перекура, передал ему акт. Насмешливый вид его лица, как ветром сдуло. В дальнейшем, на каверзные случаи посылал меня.

   День был солнечный, дул лёгкий ветерок со стороны Чёрного моря. По небу лениво плыли белые шапки редких облаков. Додик Нихамин на самолёте И-15 улетел в зону на выполнение высшего пилотажа. Заданное время полёта в зоне прошло, а его всё нет. На старте люди волнуются. Кто-то заметил на горизонте точку, потом все увидели, что это самолёт. При подходе к аэродрому, самолёт резко снижается, садиться около границы аэродрома, рулить не может остановился винт. Бежим к самолёту. Нихамин докладывает командиру:

- К концу пилотажа в зоне, аэродром закрыла туча, потерял ориентировку, долетел до Перекопа, там восстановил её и взял курс на аэродром. Подходит Грошев, инженер АЭ и говорит командиру, что на самолёте, между костылём и его пяткой набились стебли кукурузы, а на нашем аэродроме кукурузы нет. Бухтияров спрашивает:

- Нихамин, говори честно, где садился?

   Додик вынужден признаться, что сделал посадку около работающих на поле женщин, спросил их называется населённый пункт, после этого взлетел. Еврейская хитрость не удалась. Этот полёт Нихамина принёс эскадриль вынужденную посадку, за которую похвалы от начальства командиру АЭ ждать не приходится.

Мои товарищи по службе в Евпатории

Гладченко Сергей – лётчик. Открытая душа, справедлив, не злопамятен. С ним можно ходить в разведку, не подведёт, товарища загородит от пули.

Корабидин Александр – лётчик. В полётах имеет свой «почерк». Гонорист. Живёт сейчас в Ленинграде.

Авдеев Михаил – лётчик. Его девиз: «Или грудь в крестах, или голова в кустах» оправдался. Грудь его в крестах. Герой Советского Союза, генерал-майор, живёт в Москве. Написал книжку «У самого синего моря».

Макаров Александр – техник. Редкой души человек. Как товарищ – это второе твоё «Я». Погиб в Севастополе на аэродроме в войну. Его жену и детей взял Саша Головко, живёт сейчас в Риге.

Гуреев Михаил – техник. Простая русская душа. Рано умер.

Шерстобитов Геннадий - техник. Хитрый и скрытный. В Керчи в 1939 году был инженером АЭ. Там, где ему было невыгодно быть самому – подставлял меня. Кто-то говорил, что в войну, будучи инженером АП, он продал два заправщика бензина и на этом «погорел».

Керчь

   В 1938 году меня перевели на должность техника звена в 93-ю АЭ в город Керчь. В начале её организации командиром был Воеводин (Сахаров Дмитрий, проживающий сейчас в Ейске, утверждает, что во время войны Воеводин перелетел к немцам), затем Петров. Инженером АЭ был Шерстобитов Г. Аэродром расположен был рядом с ж/дорожной станцией Керчь-2. Эскадрилья имела самолёты И-16 и И-15бис, несколько самолётов УТ-2.

   Петров – человек волевой, всегда ответственность брал на себя. Один пример: в 40-х годах, упаси бог, чтобы в столовых для военных было спиртное. А он приказал заведующему столовой держать всегда бочку пива и вино. Пиво разрешил офицерам летчикам и техникам выпивать когда угодно, а вино только во время ужина и в выходные дни. Лётчики его эскадрильи летали днём и ночью. Лётных происшествий эскадрилья не имела, исключая одного (в мою бытность).

   Заместитель командира по лётной подготовке Башкиров М. повёл звено в ночной полет по маршруту. При заходе на посадку, ведомый Колесов задел колёсами за электропровода и упал в городскую свалку нечистот. Вытащили его из навоза живым. Самолёт был разбит.

   Иногда в выходные дни Башкиров с охоты приносил зайцев. В этом случае собирались на квартире у меня. Сам охотник съедал не менее двух зайцев. Водку пил он медленно, при этом спиртное лилось кроме рта по его груди. Спустя много лет, при встрече с ним, я убедился – эта привычка у него и осталась. Примерно с 1956 года Башкиров в звании генерал-майора занимал должность командира корпуса в Совгавани.

  Летом, в выходной день, у нас на аэродроме произвёл посадку на УТ-2 Смиренский М. Летел он из Евпатория в Ейск. Дежурный по аэродрому прислал за мной в город машину (Шерстобитов по выходным дням, обычно, отсутствовал) с наказом явиться на аэродром. Смиренский объяснил, что продолжать полёт не может, на самолёте «барахлит» мотор. За непродолжительное время причину неполадки я устранил. Смиренский сказал, в Ейске он формирует отдельную эскадрилью и, если я желаю, возьмёт меня техником отряда. Я отказался. Через два месяца приходит приказ о переводе меня в 42 АЭ, в Ейск.

Иона Иванович Климин. 1974 г.

Картина дня

наверх