На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Пучеж и его жители

334 подписчика

Как мы росли

Светлой памяти друга

В.П. Макарихина

Замечено и не только мною: чем дальше отходит от нас человек, тем ближе и живее он становится со временем. Вот и с Валерой так: сначала боль, немирение, потом печаль, потом грусть, а вот сейчас, по происшествии четырёх лет, после его неожиданного ухода приходит ощущение того, что он жив и где-то совсем рядом с нами… И наверное, пора сказать об этом большом и удивительном человеке своё слово.

Помню свою первую встречу с ним. Не помню какой год, не помню всех деталей, но встреча с ним, мне кажется была именно такой. И года были пятидесятые, но не 55-й, точно, ибо в 54-м Валера, Лёня Ремнёв и я потопали в одну и ту же Илья-Высоковскую школу и в один и тот же первый класс!

Помню разлившуюся до прибрежных берёз Ячменку, с образованием Горьковского моря. Помню, расстроившуюся к этому времени родную Протасиху, приехавшими из затопленного Красногорья людьми. Это чуть выше Пучежа. Помню не простые отношения с приезжими, чего греха таить, на первых порах даже дрались. Ребята были задиристые, хоть и со стороны. И всех нас примирил Валерий Силантьев – наш духовный гуру, как сейчас говорят. Поскольку отличался и от коренный жителей и от приезжих своей добротой, нравственной чистотой и высоким миролюбием.

А Валерий Макарихин со своей семьёй прибыл к нам с «низу» с деревни Абрашкино, кстати, откуда и я родом. Дед мой по отцу коренной протасинец, а вот матушка  с заволжской стороны из Дресвищ, это в нескольких километрах от затонувшего Абрашкина. Поженившись, мой отец «осел» на заволжской стороне, работая там по специальности. Но задолго до затопления, вновь со своим семейством перебрался на родину, в отцовский дом.

Так вот и семейство Макарихиных переехало в Большую Протасиху, где им сразу же был выделен дом, служивший мне и Лёне Ремнёву, некогда, яслями. Небольшой бревенчатый с прекрасным видом на Ячменку. Помню причалившую к береге смолёную легкую лодку, лодок в деревне тогда ещё не было, были ботники-плоскодонки, поскольку и реки-то почти не было, она была, но очень мелководная, быстрая, с бочагами, в которых мы пацанами ловили щурят, язей, окуней и пескарей после лесосплава. На реке была даже плотина и мельница. Была река, но не такая…

Из причаленной лодки  вышло трое: бабушка и двое пацанов. Один высоколобый подстриженный под ноль с очень серьёзным, как мне показалось, взглядом. Другой – как с соломенной крышей – головой, на год – два помоложе первого.

- Ну что! будем знакомы! Валерий! – привязав лодку к берёзе, по-взрослому протянул руку первый.

– А это бабушка и брат Петька, – показал на удалявшихся по взгорью бабку с внуком. И как-то сразу расположил к себе.

Он родился в октябре, а я через полгода, в марте, а Лёня, ещё раньше, в августе, но судьба свела нас в один класс. И наверное ничто так не роднит людей, как школьная дружба.

Помню первый день: был проливной дождь и нас до школы вёз на лошади, на телеге Яков Иванович – отец Леонида. В школу не хотелось, и я всю дорогу глотал или слёзы, или, катившиеся по щекам, дождинки… И сидели-то мы, считай, за одной партой, попеременно: то я с Валерой, то с Лёней, то Валера с Лёней. Друзья!

Не буду повторяться о наших детских увлечениях. Валера это очень хорошо описал в своей книжке: «Как мы росли». Лучше не скажу, да и нового ничего не добавлю. Только убеждён, что деревенское детство – лучшая и несравненная пора! Грибы, ягоды, рыбалка, лапта, футбол, речка, охота! Да, у Валериного отца была курковая двустволка. Первые опыты стрельбы мы получили на островах под Фатьяновом. Фатьяново, тогда - уютная деревушка, на высоком лобном берегу Ячменки.

Не помню, в каком классе, по осени, мы уплыли на эти острова «на охоту». Стрелять особо было не во что. У каждого было по выстрелу. А было нас человек пять, не меньше. Это сколько патронов-то! И вряд ли Пал Петрович ссужал нам их. Затея Валеры.  Я ничего лучше не придумал, как снять с ноги катанок с галошами, и выстрелить в него. Попал! Дробь насквозь прошила голенище! Я так и ходил в простреленном валенке, пока он однажды не попался отцу моему на глаза.

- Мать, гляди-ка, как у Олёшки-то моль сапог побила!

Знал бы он, какая моль побила мой валенок, всыпал бы по первое число…

Под горой, у Валериного дома, была заброшенная колхозная пасека в хиреющем яблоневом саду. На взгорке стоял омшаник с подпольем, в котором на зиму, наверное, ставились и утеплялись ульи. Зданьице тоже приходило в упадок. Так вот в этом полузаброшенном сарае мы устроили «штаб», в котором по теплу засиживались до темна, мечтали, рисовали, чертили и строили планы. Помню, даже хотели создать свой флот! Соорудили плот и пройти на нём до Волги. Плот не собрали, а вот на лодке, на вёслах, как-то прошли от Протасихи до Волги. Туда – ничего, а обратно – ветер, устали. Яблоко, огрызок яблока, подобрали на волне, и втроём, по-братски, слопали.

Мы много читали. У Валеры была очень хорошая библиотека, старинная и надо сказать, богатая. Тётя Маруся, тётка из Пучежа, привозила ему эти книги. У него был эпидиаскоп для просмотра мультфильмов, настольные игры: крокет, домино, шашки, шахматы! Даже была настоящая миниатюрная пушка, стреляющая металлическими шариками, одним из них он, ненароком, чуть не выбил бабушке Евденье глаз. Был даже радиоприёмник и барометр на стене.

Валера очень хорошо рисовал. Рисовал и я, но не так, как он. Я – штрихами, а он – чётко, уверенно и красиво. Но на выставке детского рисунка – красовались вместе. Не по этой ли причине (по причине рисования) нас с ним разделили в пятом классе. Я попал, кстати, один из деревни, в пятый «А», а Валера с Лёней и наша подроща: Вера Силантьева, Галя Седова, Дима Кочин, Коля Скворцов, Толя Щавелёв – в пятый «Б». Раньше стенгазету мы рисовали вместе, теперь – по разным классам. Помню, зарисовались допоздна, а с нами и наши классные руководители: Ираида Гавриловна Боталова – Валерина и Вера Васильевна Конашина – моя.

- Рисуйте, ребята! – и как, сговорившись, ушли, а потом пришли и принесли нам поесть: Валере белый хлеб со сливочным маслом! А мне – чёрный с подсолнечным! Каждому по труду, а какая вкуснота из рук учительницы, не забыть никогда!..

Но как бы нас не разлучали, наша тройка становилась всё сплочённее и сплочённее. И никто не мог нас сбить с панталыку, хотя и пытались…

Был у нас земляк Баранов Коля, года на четыре старше нас, ростом как Маяковский – безотцовщина, вольный парень, куривший самосад с первого класса, который догнал нас, точнее мы его, сидевшего в каждом классе по два срока. Так вот он стал было приучать нас, чуть ли не с первого класса, пить и курить. Зайдёшь за ним в школу – нальёт браги.  Не зайдёшь – догонит и даст кулаком, упрятанным в рукав телогрейки, в коей он ходил в школу, по носу. Помню Лёня Ремнёв вышел из под контроля. Баранов догнал и на наших глазах расквасил Лёне нос.

- Дурак! – парировал Лёня.

И надо отдать ему должное, не заревел, а закинув гордо голову, приложив носовой платок к носу, так и дошёл до школы, никому не пожаловавшись. Баранова это тоже, наверное, обескуражило. А потом он отстал от нас и в прямом, и в переносном смысле.

По ходу в школу первым вставал я, заходил за Лёней и дальше бежал за Валерой. Валеру частенько заставал ещё в постели. Мать Валеры – красивая, добрая и простая женщина, напоминающая Элину Быстрицкую, открывала дверь и впускала меня вместе с паром и холодом в тёплую, вкусно пахнущую прихожую. Валера, не торопясь, «успеем», садился есть жареную картошку с мясом и молоком или с жареной рыбой.

- Садись, Лёшка, с Валерием-то! – почтевала меня тётя Вера. Я отнекивался, тайно глотая слюни.

- Ну, вот тогда помидорку съешь, не стесняйся!

Помидоры у них были горы! Вся красная, сочная большая, круглая, лаковая и такая матовая в пережатинах! Я недоумевал, как до зимы у них столько красной помидоры остаётся. А она лежала всюду: и под кроватью грудой итак россыпью.  У нас она не успевала желтеть. Мы, четверо братьев, не давали ей дозревать. А тут! Выходил из комнаты дядя Паша, отец Валеры, фронтовик, весь израненный.

- Здорово, Лёшка! – отвечал на моё приветствие. И начинал плескаться и фыркать под рукомойником, невысокий, коренастый, с непокорной шевелюрой чёрных, как смоль волос. Майка не скрывала на руках и на лопатках рваных ран, обтянутых глянцевито-чёрной кожицей от летнего загара. Брр! Смотреть без содрогания нельзя. А он ничего, как киношный герой, с выпуклыми орлиными глазами, с крепким носом, чуть с вывернутыми, как у кавалериста носками, отдавал по ходу дела команды и проходил к столу. Офицер – младший лейтенант – в войну попал под мину, выжил и вот уже в колхозе не на последней должности – зам. председателя. Характер имел крутой. В этом мы убедились, как говорится, на своей шкуре. Как-то в летние каникулы наша троица устроилась у него пасти колхозное стадо, дабы заработать на фотоаппараты и увеличитель. Заработали и вскоре утратили интерес к этой работе. Хотелось погулять. Да и пасти-то свиней одна мука. Слепни, жара. Да одна свинья, как на грех, оказалась блудней, портила всё стадо: то в картошку уведёт, то в рожь, то ещё куда. Ну, мы с Лёней к Валере:

- Скажи отцу, что мы напаслись.

- Нет,- возразил Валера, он уважал отца и побаивался одновременно, - вместе устраивались, вместе и увольняться пойдём.

Пришли к Валериному дому, дядя Паша ремонтирует мотоцикл, не в духе. Топчемся, как начать, не знаем.

- Что ёфу мать, напаслись, бездельники! – читает наши мысли Павел Петрович. - Работнички! Марш! Ищите замену! Не найдёте, пасти будете до осени!

Мы готовы были провалится сквозь землю. Но замену нашли в лице моих братьев: Толи, Коли, Серёжи и Валеры Тюрина.

Заходя за Валерой по пути в школу, я иногда попадал под скандал в благородном семействе. Тётя Вера, не стесняясь меня, голосила:

- Паразит! Ни стыда, ни совести, налопался вчера! А?!

- Марш! – слышался командный рык дяди Паши!

Было и неудобно и смешно. Иногда ввязывался и Валера, и почему-то был на стороне отца. Может, понимал и оправдывал, пришедших с войны фронтовиков (ведь прошло каких-то десять, пятнадцать лет после её окончания) и многие ещё не отошли от её ужасов и утрат. А жёны, есть жёны, они не могли и не хотели терпеть пьянства мужей и скандалили. Скандалили крепко, жестко и казалось навсегда, как умеют скандалить очень близкие и родные люди. В эти моменты Пал Петрович брал ружьё, рюкзак и «уезжал на войну в Египет". Но дальше Ильи и Пучежа он не уезжал…

Так мы росли…  Детские увлечения менялись отроческими. Летом мы уже прирабатывали на кирпичном заводе. Валера с Лёней на «брусовке», они были покрепче и постарше, а я на «откатке». «Брусовка» - это откатка горячего кирпича из печи, а «откатка» - сырца на стеллажи или наоборот. В общем, вагонетки и тачки: «брусуй» и «откатывай»…

В леспромхозе драли кору с деревьев, ошкуривали деревянными лопатками по всему стволу, предварительно прорубив надрез. Потом такую махину, в шесть метров длиной, а может и больше, складывали, увязывали и везли сдавать в Затеиху. Там нам платили какие-то деньги, и мы были на «седьмом небе» от счастья.

И в детстве, надо сказать, тоже не сачковали. Поливали рассаду, перебивали сено, возили зерно, работали на пришкольных участках, на фермах, ездили на картошку, зимой собирали шишки. С «духовкой» караулили кукурузу от грачей и галок… «Духовки» нам выдавал  учитель по физкультуре и географии Павел Васильевич Ершов, предварительно обучив обращению с оружием, в лично им оборудованном «тире» в школьном долу. Ему же мы сдавали нормативы по ГТО – плавали от церкви почти до «Пьяного» моста. Это было удивительное время!...

Только что появилось телевидение, и мы бежали, помню, вечером зимой в школу, в страшный мороз, чтобы только посмотреть «Онегина» с Лемешевым в роли. А потом первый телевизор в деревне появился у Макарихиных!

Два километра приходилось порой бегать мне и одному. Учились-то мы с 5-го по 8-й в разных классах. Оставят после уроков или уроки не совпадут со смежным классом, вот и бегу снежной дорогой под луной (учились и во вторую смену), один, тоска. Мало ли волки, собаки, натерпелся страху и обиды.

Да ещё страшное потрясение наша троица перенесла в третьем классе. Нас обвинили в том, что мы: Макарихин, Ремнёв и Староверов украли бутылку у извозчика в телеге, перевозившем товар из Пучежа в Илья-Высоково. Это было страшное, жуткое и незаконное обвинение. А обвинила нас бабушка, жившая на краю деревни, у которой играючи в хоккей на дороге, мы ненароком забрызгали грязью её окна. Эту злополучную бутылку, может быть, действительно украли «квакинцы» под предводительством Баранова, но не мы «тимуровцы», находившиеся под обаянием вышеупомянутого Силантьева. Но обвинили нас…

Я помню, как нас по стойке смирно «пытали» в классе наш классный руководитель Вера Дмитриевна – фронтовичка, очень крепкая и строгая учитель и воспитатель, и директор школы. Полдня мы не сдавались точно.

 Да и не в чем было признаваться-то. Да и водку в третьем классе мы не пили. Но с нами не церемонились и не разбирались, главная задача была – выбить из нас признание! Это был страшный удар по психике детей! Мы не крали, а нас обвиняют! Мы говорим: "Нет". А нам: "Крали!" В какие-то моменты казалось, что мы просто сходим с ума, по крайней мере, мне так и казалось! И что это всё происходит не снами! А очнёшься – с нами, с нами! Потемнели окна, над церковью взошла жёлтая луна, а мы как партизаны:

- Староверов, крал?

– Нет.

- Макарихин, крал?

– Нет.

- Ремнёв, крал?

– Нет.

И опять по кругу. Первым сломался я. Потому, как был самым слабым и «молодым». На то и били. И я почти поверил, в навязываемую нам, легенду. А может и впрямь украли, раз говорят?... Следом за мной сломались и друзья. Нас  заставили вымыть школу и отпустили домой. Нашлась ли та бутылка водки, не знаю. Нашёлся ли тот, кто её выкрал на самом деле, не знаю. Но больше нас по этому поводу почему-то не напрягали. И извинений, естественно, тоже не принесли. А урок преподнесли хороший, на всю жизнь!

Закончив восьмилетку, Валера поехал в Горький поступать в радиотехникум, я – в речное, а Лёня – в Заволжье, в моторный. Осенью, провалившись, все пошли в Пучеж, в первую школу. Я, правда, попытался было походить и поездить на велосипеде, до грязи, в Илья-Высоковскую вечернюю школу. Но, в конце концов, матушка моя Наталья Ефимовна,  видя всю несостоятельность моей учёбы в «вечерке», смилостивилась и упросила директора школы № 1 Юрия Васильевича Владимирова зачислить меня в один класс с моими друзьями. Ребята были ещё "на картошке" и не знали, что я вновь их одноклассник. Матушка моя, некогда так и не переведшая меня из 5 «А» в 5 «Б», тут явила завидную решимость и устроила меня, не без труда, в один класс с друзьями.

Через тридцать с лишним лет, когда мой младший сын Евгений без каких-то веских причин был разделён по разным классам с другом, я сразу вспомнил себя и свою мать. Я увидел свинцовые глаза моего сына, это были мои глаза из того далёкого 58-го, не понимавшие и не желающие понимать несправедливости.  Я пошёл к классному руководителю и решил этот вопрос без лишней суеты и напряга. Она меня поняла.

Я поселился в интернате. Лёня на квартире. А Валера – у тётушки, у той самой тёти Маруси, у которой была старая шикарная библиотека. Началась учёба и жизнь «вне родины». Мучительно долго и больно я привыкал к жизни в общаге. По первой убегал в деревню, возвращался вновь. Бегал к друзьям. Бежал к Лёне на квартиру, тот зубрил, ходил по-актёрски и пересказывал материал. Бежал к Валере. Тот тоже занимался. Тогда я бежал на причал, на Волгу, подолгу смотрел на свинцовые воды, чувствуя свою неприкаянность. Но постепенно жизнь на «чужбине» входила в своё русло. Да какая чужбина – районный городок в десяти километрах от родной деревни, в которую мы каждую субботу пешкодралом, по высоковольтной линии возвращались после уроков. Ходили впятером: наша троица и две наши одноклассницы из Фатьянова: Зоя Жохова – подруга нашего деревенского друга Сани Суворова и Юля Брусникина – Валерина, кстати, напоминающая Наташу Ростову и мать Валерину одновременно. С глазами нараспах, с сочными яркими губами и тонкой осиной талией. У Лёни подруги в деревне не было, в городе не знаю. У меня была, но не деревенская, а городская из Родников – Танечка Бабанова, четырнадцатилетняя девочка в ярком красном купальничке, вышедшая из Ячменки, будучи на летних каникулах в нашей деревне у Перепёлкиных. Двоюродная сестра Славы Перепёлкина – первого военного моряка из нашей деревни. Она сразу и бесповоротно сразила меня наповал: белокурая, стройная, с искрящимися голубыми глазами, с чуть полноватыми ногами – была неотразима. Я влюбился в неё окончательно и бесповоротно. Её фотография в моём комсомольском билете, на груди, грела моё сердце. В комсомольском билете, кроме её фотографии была фотография друга – Силантьева Валерия, нашего духовного вождя, которого вся наша деревенская братия любила и боготворила. В отличие от Баранова он не «воспитывал» нас насильно, а напротив, личным примером, вдохновлял и вёл нас за собой. Он всех лучше играл в футбол, хотя сам считал, что Лёня Ремнёв лучше его,  играет, и вот в этой скромности уже почти весь Валера Силантьев! В деревенской команде, когда не хватало на всех бутс, он отдавал свои нам, а сам играл босиком до крови на ногах…

Помню в тридцатиградусную летнюю жару, охраняя поле (кукурузное)  он, прея в душном шалаше, запоем читал «Люди с чистой совестью» - чтиво, которое, мне казалось, можно читать только зимой на печке… Он никого и никогда не обижал, наоборот, в отличие от многих и того же Баранова, защищал слабых. Не мельтешил, а во всех ситуациях был невозмутим и спокоен. Как-то помню, в сельском клубе вспыхнула драка между «нашими» и «чужими». Драка, пыль, крики. Валя – он тогда или в Пучеже учился или в Нижнем, в техникуме, не помню, в костюмчике, при галстуке, элегантный, как рояль,  идёт, и кто-то, не Костя ли Лебедев, раньше почти земляк-хуторянин со Щукина, а теперь зареченский, со сломом хутора, цап Валеру за галстук и намеревается ударить. Валя перехватил костину руку: "Костя, ты чё?" - икоротким ударом в челюсть отправляет Костю в дальний угол. Так же невозмутимо поправляет галстук и выходит из клуба. Вот он Валера!

Он уже в армии, служит в ракетных войсках: на черных погонах пушечки и ефрейторские лычки! Эту фотографию он прислал мне, и я бережно храню её.

Лёня с Валерой Макарихиным сидели три года за одной партой с пятого по восьмой, теперь безоговорочно уступает место мне. Мы садимся на первую парту, со второй Валера почему-то ничего не видит, хотя, впрочем, как и с первой. Я диктую ему задание, и он записывает. Что случилось? Прирождённая близорукость? Не замечалось. Может интенсивные занятия спортом, которым Валера увлечён с детства? Дома у него под навесом висит «груша», туго набитая опилком, самодельная штанга, гантели. Здесь в городе он ходит в секцию бокса, которую, кстати, ведёт какой-то знаменитый в прошлом боксёр. Валера от него без ума. Приглашает и меня записаться в секцию: «Ты знаешь какой уровень подготовки, будь здоров!» Мне с моим носом там делать совершенно нечего, но я, из любопытства и от настойчивости Валеры, прихожу. Мне надевают перчатки и сразу же выставляют против моего же одноклассника сани Зубкова, занимающегося с Валерой не первый месяц. Саня в два раза меня здоровее и выше, он на домашних харчах – городской, а я – на интернатских талонах, да на чае с хлебом. Саня встаёт в стойку и уже не узнаёт меня, я для него – противник, и крепким натренированным ударом бьёт меня в голову, после которого я уже почти ничего не вижу и ничего не слышу… С меня снимают перчатки. Меня мутит.

- Приходи завтра.

- Может быть.

Но я точно знаю, что не приду туда больше никогда. Это не моё. Хотя я занимаюсь гантелями, много читаю, купаюсь до октября месяца в Ячменке до чирьев. Готовлюсь в Военно-Морское училище имени Фрунзе. Но бокс с того дня, как и весь лошадиный спорт, мне опротивел.

А Валера, вот характер, не унимается – бьётся и бьётся, уже перворазрядник! Крепкий осанистый, талантливый во всём, за что бы не взялся. Уже играет на гитаре и талантливо поёт свои «Волны каспийские», играет на гармони, плавает и ныряет, как рыба, пишет маслом, вырезает из корневищ деревьев всевозможных идолов, вставляет им бусинки вместо глаз, полирует и покрывает лаком, вырезает парусник, делает самострел-арбалет, водит мотоцикл, ремонтирует его. В общем, может всё, за чтобы не брался. Правильно говорят – талантливый человек во всем талантлив. Единственное, что, как мне казалось, он не совсем хорошо умел играть в футбол, может из-за той же близорукости, частенько мазал по воротам, бил «пыром» и совсем не умел «водиться с мячом, впрочем, как и в жизни: шел напролом, не финтил и никого не обводил… Но если ему удавалось прорваться к воротам и ударить грамотно по мячу, то ни один вратарь, даже наш знаменитый Валерка Тюрин, был бессилен что-либо предпринять и спасти ворота.

У Лёни открылся сценический дар. Он вовсю играл в Народном театре города Пучежа. Пригласил однажды меня на премьеру. Я ошалел. Я не узнал моего друга. Вроде он и не он! В семнадцать лет – он генерал! И блестяще справился с возрастной ролью! Откуда это в нём и как успевал - и учиться,  и играть. В общем, друзья уже определялись в будущем выборе профессии. Лёня,  с выпускного в школе, ночью сел на пароход и уехалт в Горький поступать в театральное училище. Успешно поступит и вырастет до Народного артиста России. Валера станет доктором исторических наук, профессором, преподавателем в Нижегородском государственном университете, ученым, писателем и т.д. Если бы не плохое зрение, а оно предопределило  его выбор, он, наверняка бы, стал либо лётчиком, а он назван был в честь Чкалова, космонавтом или моряком. При его росте и физподготовке он мог стать и тем и этим и уж до генерала дослужился бы точно. Но, увы. И всё же он умел держать удары судьбы и вообще. В чём я вскоре убедился на себе…

8 Марта! Деревня. Разбитый тракторными санями зимник. Солнце! Малость выпили, ходим по деревне с гармонью: Валера, Лёня, Саня Суворов, я и поём «Сармача». Играем  мы с Валерой на переменках. Соперничаем. Нас приглашают к Красильниковым, это наши соседи. У них гости, но не хватает гармони. Я играю. Валера, Лёня, Саня пляшут. На полу вода от галош и я вижу, как брызги разлетаются и садятся точками на светлые обои. Нам наливают «на посошок» и вскоре провожают…  Идем по деревне, поём, поравнялись с Ремнёвым домом. Лёня «окосел», его уводят или он сам уходит, не помню. Остаёмся втроём. Валера играет, мы поём. Валера сбивается. Саня: «Вон отдай Алёхе гармонь-то, боронишь уж не то». Крепкий удар в ухо. Шапка кубарем, Саня  -тоже, и ревёт. Я бросаю гармонь: «Чего ты делаешь, своих?» Неожиданный удар в челюсть отрезвляет меня. Злоба, в глазах круги. Я коршуном налетаю на Валеру и в броске сбиваю его в глубокую тракторную колею, и чищу ему подбородок. Валера с трудом выбирается, машет кулаком в нашу сторону и уходит домой. Будим Лёню, идём разбираться. Валера уже спит. На крыльцо выходит подвыпивший Пал Петрович с Васей Богатовым и другими гостями. Праздник!

- Чего надо? Сейчас возьму ружьё и всех перестреляю на …, - это Пал Петрович.

- Лёшка, бесстыжа харя! С Валерием на одной парте сидишь, а избил его до крови! Паразит, ты эдакой! – это тётя Вера.

На другой день встречаемся с Валерой в школе, не разговариваем. У меня болит скула, у него свезён подбородок. А сидим за одной партой, деваться некуда. Через двадцать минут пожимаем друг другу под партой руки. И всё – никаких обид. Больше мы с ним не дрались, хотя других колотили. А вот с Саней Суворовым и Валеркой Тюриным в детстве приходилось драться. А из-за чего и не помню. У меня было трое братьев, пусть помлаже меня, но кто знает, может, это было сдерживающим фактором. Когда, помню, в раннем детстве мы не ладили с потановскими – это с приезжими к нам в деревню, и с палешенскими, примкнувшими к ним. То, когда на нас они нападали, я слышал, как Дима Кочин, палешенец,  шепелявя кричал: «Лёсу не трогай!». Это он заступался за меня…

В школе у Валеры помимо спорта вдруг появился интерес к истории. Откуда, не от Виктора ли Николаевича Каткова – прекрасного педагога, эрудита и вообще очень увлечённого человека, который водил своих учеников по родным местам и на шлюпках, и на велосипедах, и так пешком. Который вёл кружки фото и кино. Или от исторических книг, которых, повторяю у тёти Маруси, у которой он квартировал, было навалом. Когда я бывал у Валеры на городской квартире, я видел эти книги и некоторые читал и листал. Это большие дореволюционные фолианты в полстола с шикарными иллюстрациями, переложенными прозрачным пергаментом.  Из раннего детства помню «книжки с картинками» - Гулливера, Мюнхаузена и Маугли, которые были у Валеры, которые потрясли меня своим изданием, свои объёмом и рисунками. Вот это книжки! После них хотелось быть и моряком, и путешественником, и учёным, и писателем…

Картина дня

наверх