Так, в начале 1940 года я оказался в 42-й АЭ. Квартиру получил в первом доме. Всего в училище было тогда 7 домов.
42-я АЭ организована на базе Курсов командиров звеньев, базировалась на аэродроме Александровка, в 20 километрах от Ейска. На выходные дни офицерский состав эскадрильи уезжал в Ейск, к своим семьям, расквартированным в домах лётного училища и на частных квартирах.
22 июня 1941 года у себя на квартире я услышал о нападении немцев на СССР из речи Молотова по радио. Бегу на квартиру к Смиренскому в 7-й дом. Он лежит на диване, читает газету. В квартире динамик орал на всю мощность. Не отдышавшись от бега, скороговоркой, я объявил ему о войне. Смиренский бросил газету, спрашивает:
- Какая война, откуда ты взял?
Потом, когда дошёл до него смысл мною сказанного, произнёс:
- Так, так… я давно предвидел это. Мамаша, дай мундир!
Дрожащими руками он надел китель, брюки, и бросил мне:
- Собирай всех наших здесь, у моей квартиры, а я побегу в штаб училища (в то время ни автобусного, ни трамвайного движения в городе не было).
С помощью шоферов, большую часть офицерского состава АЭ удалось собрать. В Александровке, перед строем личного состава эскадрильи, Смиренский зачитал приказ, которым определялось: с момента начала Войны, 42-я АЭ преобразуется во 2-й запасной полк, с задачей: переучивание лётного состава из запаса. Место базирования указывалось: временно аэродром Александровка.
Через некоторое время к нам стали поступать ж/дорожные эшелоны с самолётами «СБ», ТБ-3 и др. На одном аэродроме стало тесно. Наша 1-я АЭ заняла две запасные площадки около станицы Старощербиновки. Полёты проводились на самолётах И-5 и Р-10. Командовал эскадрильей Червяков Л.П. Инженером был назначен я. Впервые мы познакомились в 1935 году в Евпатории. Тогда Червяков командовал 71-м отдельным отрядом (самолёты Р-5). Человек он замкнутый, твёрдого характера, друзей имел мало. Военной выправкой не отличался. Враг педантизма. Отличительная его черта – справедливость во всём.
В 1937 году он был репрессирован. В августе 1941 года я встретился с ним вновь в городе Ейске. После взаимных приветствий, у меня на квартире, во время обеда, Червяков рассказал о злоключениях своей судьбы. Судили его за связь с «врагом народы». Эта связь состояла в том, что по праздничным дням он изредка бывал в гостях у начальника Евпаторийского гарнизона. Сейчас прибыл из лагеря, где три года из десяти, данных ему, состоял начальником охраны заключённых, работавших на сплаве леса на Севере страны. В начале войны из заключения освобождён, получил назначение во 2-й ЗАП. Как только из Ейска приехали мы на аэродром в Александровку, Смиренский поволок Червякова к самолёту УТИ-4, посадил его во вторую кабину, сам сел в первую и полетел в зону. Так, после заключения Червяков вновь очутился в воздушной стихии.
При обучении лётчиков запаса на самолётах И-5, они при взлёте нередко «передирали хвост» и самолёт, не успев ещё оторваться от земли, капотировался. В этих случаях Червяков никогда не бежал к месту происшествия, а не торопясь шёл обычным шагом, держа свой шлемофон в руке за одно ухо. Полёты прекращал только на короткое время для дачи необходимых указаний. Месяца через три, после прихода во 2-й ЗАП, Червяков был переведён во вновь формируемый в Ейске 62-й АП, с материальной частью ЛАГГ-3. Мне было грустно расставаться с командиром, с которым за короткое время сработался и питал уважение, как товарищу давних лет.
Вскоре, при тренировочном полёте на ЛаГГ-3 Червяков разбился (не выпустился один из щитков-закрылков). У могилы друга, командир 62 АП Шарапов, плача произнёс прощальную речь. Прах Льва Петровича покоится на старом кладбище города Ейска.
Осенью 1941 года, 2-й ЗАП было приказано перебазировать в село Борское Куйбышевской области. Перелетали мы в Борское с двух аэродромов: Александровского – основная группа и с аэродрома станицы Новоминской – самолёты УТ-2. Старшим по техническому обеспечению перелёта группы УТ-2 был назначен я. Эти самолёты были сосредоточены на аэродроме в Новоминской. Из Старощербиновки выехал я на полуторке ночью. Моторишко в дороге забарахлил, потом совсем заглох. Шофёр молоденький, неопытный солдат, в автоделе понимает мало. Пришлось самому искать и устранять неисправность.
Ранним утром в Новоминской к самолётам является группа лётчиков. Представляюсь командиру группы. Подходит время вылета, а штурмана Лобач-Жученко - нет. Командир говорит мне:
- Садись в мой самолёт, будешь за штурмана, а Лобач-Жученко пусть добирается как хочет, будет знать, как опаздывать!
Самолёты в воздухе. В Сталинграде – первая посадка. Оказалось, сели не на тот аэродром, нужно «перевалить» сопки, а в наших самолётах нет бензина. Пришлось отдать единственную фляжку со спиртом ГСМщику, чтобы тот дал нам по нескольку литров бензина в каждый самолёт. Перелетели через сопки, сели на запланированный аэродром. Произвожу осмотр самолётов, заправку их бензином и маслом, устраняю кое-какие дефекты, и вновь мы в полёте.
Летим на малой высоте вверх по Волге, по её правому берегу. Здесь никакого штурмана не нужно. Показался Саратов, а правее – аэродром Энгельса, место нашей посадки. На этом аэродроме просидели неделю из-за непогоды. Разместили нас по частным домам. Жители Энгельса немецкой национальности были все выселены в Сибирь.
Два лётчика и я оказался в доме, хозяйка которого недавно приехала с западной границы. Там она была с мужем, командиром АП. В самом начале войны, семьи под бомбёжкой и обстрелом немцев, были эвакуированы с границы в глубь страны. Она с ребёнком бежала в одном платьишке.
От Энгельса один перелёт и мы в селе Борском. Наш 2-й ЗАП, кроме аэродрома в Борском занял полевые аэродромы в сёлах: Андреевка, Гвардейцы, Максимовка, Утёвка. Моей эскадрильи был определен аэродром в Гвардейцах. На нём – никаких помещений нет, а нам они нужны для прибористов, вооруженцев, для запчастей. Объехал я кругом этого села и на одном поле обнаружил три пустых амбара. Пошёл к председателю колхоза просить, чтобы эти амбары он отдал нам на аэродром. Председатель отказал. За одну ночь мои техники перевезли эти амбары на аэродром и установили их. Предколхоза пришёл к моему командиру с жалобой. Состоялся неприятный разговор. Я сказал председателю:
-Наша деятельность по обучению летчиков без помещения парализована, палаток у нас нет, начались сильные морозы, негде разобрать оружие, самолётные приборы. До лета же, когда понадобятся колхозу амбары - выход какой-нибудь найдём и амбары возвратим колхозу.
Тут же добавил, что не зря во время войны власть переходит к военным, в противном случае был бы сплошной хаос. Председатель ушёл с преподанным ему уроком.
Зима 1941 года была суровой. Часто морозы доходили до 35 – 40 градусов. Моторы на И-16 запускались плохо. Перед запуском на каждом самолёте снимался нижний капот (под мотором), мотор закрывался тёплым чехлом (ватным) и подогревался минут 40-60 лампой АПЛ-1. После подогрева, к самолёту подъезжал аэродромный стартёр (установлен был на полуторке), с самолёта и мотора быстро сбрасывали чехлы, хобот стартеры соединялся с цапфой вала мотора и после команды «контакт», стартёр проворачивал вал мотора. Иногда, при сильном ветре, на некоторых самолётах, так и не удавалось запустить моторы.
На этом же аэродроме, вскоре после нас, посадили ещё одну эскадрилью на самолётах И-16.Командир её был Лучихин, инженером, призванный из запаса, Крючков. Однажды он говорит мне:
- Буду испытывать безотказный способ запуска моторов, пока секрет, расскажу после.
Стоянка самолётов их эскадрильи была недалеко от нашей. И вот, в один из лётных дней, увидели мы горящий самолёт у них на стоянке. Бежим туда. Оказалось, мотор запускали по новому способу, предложенному техником звена Файером (родной брат покойного дирижёра Большого театра). Запуск производился на самолёте механика Тарарухина, ныне работающего охранником в Ейском аэропорту. За это способ запуска Крючков получил 10 суток ареста, Лучихин – строгий выговор, а Файер был переведён в нашу эскадрилью на исправление.
В Гвардейцах, на самолёте И-5 разбился лётчик-инструктор Чижов. Механиком самолёта был Козырев. Лётчик буксировал конус. При подходе к аэродрому самолёт пошёл в пикирование и врезался в землю. Рядом с самолётом, отдельно от него лежал воздушный винт. До сих пор не могу разгадать эту загадку: каким образом мог винт слететь с носка вала мотора при несорванной резьбе на валу и в гайке крепления винта?!
Весной 1942 года наша АЭ получила приказ занять полевой аэродром в селе Заплавном. Площадка – голое место, никаких построек. Для служб поставили три армейские палатки (где-то нашёл технический отдел ЗАПа).
На этом аэродроме, в звене, где Файер был старшим техником, на самолёте И-16 разбился лётчик-инструктор. После этой катастрофы я стал внимательно присматриваться к работе летно-технического состава этого звена. В один из лётных дней, перед полётами, произвожу осмотр всех самолётов в звене, при этом нахожу: на одном самолёте лопнула лента крепления бензобака, на втором – негерметичность бензосистемы, на третьем – сломана 12-я рама фюзеляжа. Все самолёты в звене неисправны. В рабочих же тетрадях Файер записал: самолёт осмотрел, дефектов не обнаружил, допускаю к полёту. Приказываю зачехлить все самолёты, в рабочих тетрадях самолётов произвожу записи о не допуске их к полётам. Файера от обязанностей техника звена отстраняю и докладываю в штаб об этом ЧП.
Так как от полётов отстранено одно звено, командир АЭ Томашевский вынужден был доложить командиру полка Смиренскому. А командир АП отстранил всю эскадрилью от полётов и приказал собрать весь постоянный состав АЭ в штабе. Через час, он с работниками своего штаба был у нас в Заплавном. Командиру АЭ и мне приказал доложить о работе каждого лётчика и техника. Вызывают по одному, по алфавиту. Мы докладываем: работает отлично, хорошо, плохо, ленится или недисциплинирован и т.д. и т.п. Вызван Файер. Я доложил, что записи в рабочих тетрадях он сделал без осмотра самолётов, или вместо осмотра – обошёл вокруг каждого, и напомнил, как спалил он самолёт в Гвардейцах, в эскадрильи Лучихина. Смиренский сказал:
- Вот где причина гибели лётчика-инструктора, а не в потере его сознания, как зафиксировала комиссия в акте. Инженер АЭ правильно отстранил Вас от занимаемой должности, а я буду ходатайствовать о посылке Вас на фронт, в штрафную роту.
Так окончил службу во 2-ом ЗАП техник Файер. Во время войны кто-то мне говорил, что на Севере, при запуске мотора, винт самолёта задел за трос тормозной наземной колодки и этой колодкой Файер был убит.
В с.Заплавном жил я с женой и двумя детьми на квартире у колхозницы. Осенью 1942 года приехали к нам в эту же хату родители жены и их младшая дочь из станицы Старощербиновки, с Кубани, бежали они от немцев. Одни евреи бежали в Ташкент, а наши - к нам. Мы их оставили в Старощербиновке, когда перебазировались в Борское, и вот теперь они вновь с нами. Вскоре после их приезда умерла моя жена. Заболела она дифтерией. С направлением от эскадрильского врача привёз я её в госпиталь в с. Борское. Произведя осмотр, врач сказал: «Что ты привёз жену в госпиталь? Никакой у неё дифтерии нет, вези домой, у неё ангина». Жена жаловалась на сильную слабость, беспокойство. Я решил не везти её обратно по морозу в таком состоянии, и настоял, чтобы приняли в госпиталь. На третий день утром получаю сообщение о смерти жены. Цена ошибки госпитального эскулапа – человеческая жизнь. Дети: 5-ти и 3-х лет остались сиротами. Посмертный диагноз в госпитале был: «септическая ангина, паралич сердца». Врач, давший направление в госпиталь видел у больной в горле дифтерийные плёнки, а там предлагают больную везти обратно. И, когда случилась катастрофа, ставят вымышленный диагноз, чтобы испачканный кровью мундир – выглядел чистым.
Похоронили Минну Вениаминовну на кладбище в селе Заплавном. Недели через две после смерти матери, заболел дифтерией старший сын. Дорогу до Борского занесло, пришлось на самолёте По-2 с сестрой жены отправить его в тот же госпиталь. Ему стразу стали вводить дифтерийную сыворотку, и мальчик выжил. У него дифтерия дала осложнение – менингит. Перенеся сразу две тяжёлые болезни, мальчик возвратился в семью.
Начальником штаба АЭ в с. Заплавном был майор Красников, хапуга, каких свет редко видит. В начале зимы взял на самолёт По-2 техника Барбашева и улетел в колхоз. Там выклянчил баранью тушу и сливочного масла. При полете обратно, тушу и масло техник держал у себя на коленях, обморозил пальцы рук. Красников масло и мясо забрал себе, Барбашеву не дал ничего. Семья у Красникова – двое, у Барбашева – четверо. Сейчас этот тип работает в отряде аэрофлота в Ростове-на-Дону.
Летом 1942 года в Борское перебазировалось Ейское лётное училище из Моздока. Второй ЗАП к зимнему периоду лётной работы был расформирован. Его постоянный состав был распределён по разным частям ВВС. Я был переведён инженером 1-й АЭ в училище. Командовал эскадрильей Ситнов. Место базирования определено в Гвардейцах. Грустно мне было возвращаться опять в Гвардейцы с детьми и родителями покойной жены. Но, что делать – надо выполнять долг солдата.
На квартиру встал я к тому же старику, у которого квартировался раньше. В селе почти всех знаю я, и наоборот. Амбары на аэродроме стоят на том же месте. Только личный состав АЭ для меня новый. Командир из того десятка людей, которые тяжёлую работу обходили в жизни стороной. Лощёный, брился до синя, надушенный всегда оттенками разных одеколонов. При встрече с ним всегда возникала мысль: что бы получилось из этого щёголя в пекле войны?
Однажды я дал заявку на полуторку, для поездки на базу, в Борское. Рано утром, к месту стоянки машины пришли две женщины, одна из них с ребёнком, обе едут в Борское. Ту, что с ребёнком, я посадил в кабину, а другая в кузов сесть не пожелала и с гневом удалилась. На другой день, Ситнов делает мне вежливый выговор за то, что я не взял его жену в Борское. Хотелось ему сказать: «А я и не подозревал, что эта кикимора – твоя жена». Впоследствии, было ясно, что командиром то была эта кикимора. И вот, игра судьбы: из под каблука жены – вышел генерал. Сейчас в отставке, живёт в Москве.
Пришёл праздник – 7 Ноября. Комиссар АЭ Шилов объявляет, что офицерский состав и их жёны приглашаются на праздничный вечер в клуб.
- А механики, которые выполняют обязанности техников, и сверхсрочники, тоже приглашаются? – спрашиваю я.
- Механики срочной службы после торжественного собрания – в казарму, а сверхсрочники – по домам, - был ответ.
После лётного дня, накануне праздника, я объявил механикам, что пропущу их на вечер сам и объяснил , как это будет сделано.
Закончилось торжественное собрание. Офицерский состав и их жены пошли в столовую, где были накрыты столы для праздничного торжества. Настало время осуществления моего плана. Под каким-то предлогом я заменил в дверях контролирующего офицера и пропустил в столовую механиков. На вход выбежал Шилов, спрашивает:
- Кто пропустил механиков?
- Я, - отвечаю ему.
Приказать выйти механикам, он уже не посмел, пришлось мириться с де-факто.
Позже, как-то зашёл я к Шилову в его кабинет. На столе лежит общая тетрадь – его нет. Я раскрыл тетрадь, в ней писал Шилов служебное донесение. В этом донесении на мою голову выливался ушат весьма не чистой воды. Входит Шилов, я продолжаю читать. Он говорит:
- Что ты тут делаешь?
- Читаю, что за помои ты льешь на меня.
- Пусть будет это между нами, - говорит он, - я никуда не пошлю.
В дальнейшем, эксцессов по службе у меня с ним не было.
Прилетел к нам на аэродром инженер училища Фролов И.В. во «хмелю». Лётный день был окончен. На стоянке никого нет. Идём с ним по фронту стоянки самолётов. Фролов увидел на одном самолёте И-16 не снятые амортизаторы лыж. Спрашивает меня, почему не сняты.
- Наверное забыл техник снять, - отвечаю я.
- Ну, тогда снимай сам, - говорит он.
Вижу, что человек куражится, и говорю:
- Попробуй ты, Иван Васильевич, может что получится, «во хмелю то человеку и море по колено».
Кураж прекратился. В 1949 году я встретился с ним на КУИНЖе, в Перми. Там, в военном техническом училище он был преподавателем, а на КУИНЖе замещал отсутствующего преподавателя по болезни. Во время проведения занятия по теории полёта, никак не мог вывести коэффициент «Су». После занятий подошёл я к нему и говорю:
- Легче, Иван Васильевич, амортизатор лыжи одному снять на самолёте, чем этот коэффициент вывести.
- Выпил вчера лишнего, голова не работает, - последовал ответ.
Фролова, в должности инженера училища, сменил Глухов Михаил. Когда не пьян – человек, пьяный – дурак-дураком.
В нашей АЭ разбился самолёт По-2. Летали на нём в «слепую» лётчик-инструктор и курсант. Разбиться на этом самолёте можно при условии: или ты сам хочешь разбиться, или в самолёте уснёшь. В данном случае катастрофа произошла по причине сна лётчика-инструктора в закрытом колпаком кабине. Когда прибыла санитарная машина к месту катастрофы, лётчик и курсант были ещё живы. Опросив местных жителей, очевидцев катастрофы и, осмотрев тщательно разбитый самолёт, мы вернулись в Борское. Глухов позвал меня на ужин в столовую. За столом сидел комиссар училища Звягин. Глухов вышел. Звягин стал мне навязывать мысль о том, что катастрофа, наверное, произошла по вине материальной части. Вошедший Глухов, услышал этот монолог, схватил табурет и хотел им стукнуть Звягина, но тот быстро из-за стола выбежал. В это время в столовую пришёл начальник училища и другие офицеры. От Глухова несло, как из бочки спиртным. После этого инциндента, ему суммировали все его грехи и послали штрафником на фронт. Его должность занял Фролов Тихон Григорьевич, прибывший с ЧФ.
Весной 1943 года, на пополнение прибыл в училище с фронта полк, в котором был инженером мой однокашник по Вольскому училищу Геннадий Шестобитов. Узнав, что я в Гвардейцах, в воскресный день он пришёл ко мне с какой-то девкой, в гости. С радости напился так, что уснул под столом. Его девка, видя такую «картину», пустилась в обратный 10 километровый путь одна. На другой день, опохмелившись, ушёл и он. С той поры больше мы не виделись.
В Гвардейцах, старшим техником одного из отрядов нашей АЭ был Гайцук. Роста среднего, худой, узколицый, нос длинный и острый, глаза как у зайца. Мне казалось, что ему больше подходит профессия клоуна, чем техника. В его отряде были самолёты И-16 и три самолёта По-2. В один из дней вижу: вот-вот грянет буря. Иду на стоянку самолётов Гайцука. На стоянке людей нет. Гайцук собрал техников и механиков в землянке и «травит» им анекдоты. Только дал я команду: «Все на стоянку, бегом!» Смотрю один По-2 подняло на несколько метров от земли и бросило вниз. Самолёт разбит. Гайцук за плохую работу с должности техника отряда был снят.
В этот же буран в Максимовке, в эскадрильи Башкирова были разбиты два самолёта По-2. Один из них забросило на крышу сарая. Начальник училища приказал один По-2 из нашей АЭ передать Башкирову. Был случай навестить старого товарища по службе в Крыму. Прилетели в Максимовку. Миша пригласил на обед в его квартиру. Обедаем, делимся новостями. В это время приходит его инженер Петрищенко В.Ф., докладывает, что самолёт По-2, пригнанный нами принимать не будет, т.к. он гнилой. Миша говорит мне:
- Что же ты, по дружбе, хочешь мне гниль подсунуть?
- Самолёт новый, - говорю я, это недоразумение.
После обеда идём на аэродром. Все вместе осматриваем самолёт, никакой гнили не находим. Башкиров недоуменно смотрит на Петрищенко – тот молчит. Подбегает дежурный по аэродрому, передаёт приказание начальника училища, чтобы Башкиров срочно перебросил Джапаридзе в штаб училища, в Борское. Башкиров подзывает Джапаридзе (его полк находился в Максимовке на доукомплектовании) и говорит:
- Давай гони на этом самолёте, я его принял.
Поздним вечером возвратился Джапаридзе. Миша спрашивает:
- Ну, как самолёт?
- Чудо, а не самолёт: туда и обратно летел с брошенной ручкой.
В ночь, лётчик и я выехали на полуторке Башкирова в Гвардейцы.
В селе имелась мельница, движущей силой которой был старый дизелишко. Из-за отсутствия смазочного масла, мельница не работала. Явилась ко мне заведующая лавкой сельпо, Сонька, говорит:
- Ты видишь, что мельница не работает, сельчане сидят без муки – дай нам масла.
Пришлось «украсть» у государства бочку отработанного масла и отдать на мельницу.
Весной 1943 года, к нам прилетел с фронта Герой Советского Союза Каберов для передачи боевого опыта лётчикам и курсантам. Комиссар эскадрильи Шилов говорит мне:
- Не могу ничего достать для встречи гостя, ты с Сонькой знаком – попроси её.
Являюсь к ней с просьбой: продать горячительный напиток и закуску к нему. Заведующая сельпо отвечает:
- Вот бери двенадцать бутылок водки, это от всех сельчан, ты же выручил нас.
После встречи Каберова с личным составом АЭ в клубе, обедать мы пошли на квартиру к Шилову. Только расселись за столом, открывается дверь и от порога раздаётся Сонькин голос:
- Здрасте!
Без приглашения, она садится рядом с Каберовым и начинает расспрос: за что тот получил звание Героя, за что – английский Крест, и пр. пр. Деловой разговор за обедом не состоялся.
В ноябре 1943 года я принимал материальную часть эскадрильи Крылова Н.И. Эскадрилья прилетела с Балтийского флота на самолётах Як-9 и ЛаГГ-3 и вошла в штат училища.
Она получила приказ: первой перебазироваться в город Ейск. Нужно было подготовить самолёты к перелёту и техническую команду для встречи самолётов на промежуточных аэродромах. Конструкцию самолётов ЛаГГ-3 я не знаю, изучаю после работы на аэродроме, в ночное время, при лампочке от самолётного аккумулятора.
Идут сильные метели. Техники заменяют моторы на самолётах, у которых выработан ресурс, укрывая носовую часть самолёта чехлами. Палаток, ни зимних, ни летних база не даёт, говорят, что нет. Сам произвожу осмотр каждого самолёта, т.к. работоспособности незнакомого мне нового технического состава не знаю.
Пришёл техник звена Шибаев, с требование на спирт для промывки гидросистем самолётов ЛаГГ-3 в его звене. Разрешаю выдать 20 литров. Через полчаса, все техники и механики в его звене ходят под «газом». В других звеньях, думаю, будет то же. Приказываю кладовщику составить смесь глицерин-спирт и для промывки систем выписываю её. Пьяных на стоянке не стало.
Подготовка окончена. 22 ноября эскадрилья взяла старт курсом на Ейск. С командой техников на самолёте Р-6 стартуем последними. Наша задача – оказать помощь самолётам, которые могут по каким-либо причинам отстать на маршруте. В Сталинграде догоняем своих. Здесь по плану – ночёвка. Даю заявку на спецмашины ВМЗ на 23-е. Бензином самолёты заправили сразу, после посадки. В Сталинграде холодно, воду и масло из систем слили. Рано утром 23-го проверяю водомаслозаправзики. Производим заправку систем самолётов. Командир АЭ даёт лётчикам указание на последний этап маршрута. И вот все ястребки в воздухе. Наш Р-6 стартует последним. Сталинград с высоты кажется кладбищем военной техники. На запад от Сталинграда – вся земля в воронках от бомб и снарядов. Прилетаем в Ейск 23-го. Здесь тепло, день солнечный. Встречающих никого нет. На аэродроме пусто – явились мы внезапно, без предупреждения. Организую охрану стоянки самолётов.
На аэродроме в Ейске ангары взорваны. В военном городке из 7 домов взорваны 5. Остался целым дом № 5, у 6-го осталась целая коробка и лестничные клетки, внутренность сожжена. Взорвана 50-ти метровая водонапорная башня и новый красавец ДК (вступил встрой в 1939 году). От зданий УЛО остались коробки, перекрытия сожжены. Новые здания мастерских на аэродроме – сожжены. Эти разрушения сделали наши военные при отступлении.
В одном только южном крыле здания УЛО перекрытие первого этажа не было разрушено. В нём мы разместили курсантов и механиков срочной службы нашей АЭ. В ПАРМе сварили им металлические койки из водопроводных труб, собранных в разрушенных домах военного городка.
После прилёта из Борского, посетил нас начальник училища Наумов Н.А. У одного механика, на койке под матрацем нашёл портянки. Со словами не лестными обрушился он на Крылова. Крылов спокойным тоном сказал, что в сравнении с работой, которая выполнена по заготовке труб, изготовление коек и оборудование помещений, случай с портянками не заслуживает даже ёты внимания. Наумов резко оборвал Крылова. Последний опять спокойно ответил:
- Я с фронта в училище пришёл – туда же с успехом и уйду!
С этого времени Крылов питал явную неприязнь к Наумову.
В училище материальной базой во время войны ведал Иванов, инициативный, очень работоспособный человек. Ёмкостей для горючего в Ейске было мало. Иванов привёз десятка два пробитых цистерн из мест, где только что полыхала война. Пробоины в цистернах заварил сварщик Биндюков, после чего цистерны были зарыты в землю и заполнены бензином.
Как-то прибегает ко мне Иванов, с тревогой сообщает, что из 50 кубометровой цистерны бензин весь ушёл в землю. Просит меня вместе с другими инженерами, взять этот бензин на себя, в противном случае он пойдёт под суд. Я потребовал раскопать землю около цистерны при мне, что и было сделано. Земля вокруг ёмкости была пропитана бензином. Посоветовавшись между собой, мы (Петрищенко, Лапин, Полов, Антошкин и я) выписали несуществующий бензин с базы, и тем самым безвинный Иванов избежал суда. Нам же пришлось принять строгие меры, чтобы за счёт экономии списать этот бензин.
Вскоре после нашего прилёта в Ейск, к нам прибыл ж/дорожный эшелон с новыми самолётами Як-9. Собирали их днем и ночью. Техники и механики имеют обмундирование ветхое, мёрзнут. По ночам даю им для согревания спирт. На одном из новых самолётов разбился лётчик-инструктор Рыжов. Самолёт в зоне, при выполнении пилотажа вошёл в крутое пикирование и не вышел из него. Комиссия фиксирует потерю сознания лётчиком. Я собираю все обломки тяг управления самолётом, соединяю их в той последовательности, в какой они были на самолёте и нахожу, что одна вилка тяги управления рулём высоты имеет брак (ушки вилки не имеют равнопрочности с её телом). Завод рекламацию принял, тем самым и принял по своей вине гибель лётчика.
Ранней весной 1944 года производилась подготовка самолётов к летней эксплуатации. Ботинки у многих механиков срочной службы разбились, от простудных заболеваний они не выходили на аэродром. Отделение базы с ремонтом обуви не справляется. С большим «скрипом», при недостатке запасных частей и деталей, самолёты были подготовлены. Назначен день смотра. На него явился начальник училища со штабными работниками и работниками базы.
Самолёты механиков, у которых разбита обувь, я приказал не расчехлять, а самих механиков оставил в казарме. Обувь их приказал выставить у каждого самолёта (зачехленного), чтобы работники базы «казнились», видя её.
После обхода всей стоянки самолётов, начальник училища стал ругать работников базы за плохое обслуживание технического состава, и тут же приказал негодную обувь заменить на новую.
- Срок носки ещё не вышел, как быть? – задаёт вопрос командир отделения базы.
- Списывайте за свой счёт, - последовал ответ.
Весной 1945 года мне было приказано принять 9 самолётов Як-9, прошедших капитальный ремонт в авиамастерских. Произвести осмотр самолётов послал я своего помощника Васильева. Обнаруженные им дефекты мастерские устранили и предъявили мне приёмочные акты на подпись. Осмотрел на выдержку самолёты я. На каждом осмотренном самолёте обнаружил или гниль, или непроклей фанеры на центропланах. После моего доклада, к самолётам приехал инженер училища Фролов и начальник мастерских Лазарев. Последний сказал, что прикажет вскрыть те места на самолётах, где я подозреваю непроклей фанеры с условием, что за ремонт платить буду я. Пришлось мне согласиться. Вскрыли указанные мною места на центропланах трёх самолётов – на всех фанера отстала от лонжеронов (непроклей). Фролов в гневе плюнул на самолёт, обругал Лазарева последними словами и уехал. Пока мастерские устраняли дефекты, пришёл приказ о списании всех самолётов типа Як-9, как устаревших. Так «погорели» мастерские на этих самолётах.
Конец войны, мы ознаменовали полётом над первомайской площадью, где происходил общегородской митинг. Эскадрилья сомкнутым строем (по фронту) спикировали на эту площадь и при веерном выходе из пикирования летчики произвели пушечный залп. Зрелище – редкое, впечатляющее!
Климин Иона Иванович. 1974 г.
