На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Пучеж и его жители

334 подписчика

Леонилла Куперина. Школьные годы

Память постепенно уносит меня снова в тридцатые годы. В 1938 году умерла старшая сестра мамы Мария Михайловна Магнитская. У неё было двухстороннее воспаление лёгких, и в один из зимних, очень морозных дней состояние её здоровья ухудшилось. Я училась в 8 классе, и в этот день мама не разрешила мне идти в школу. Я сидела около постели больной, а тётя Маня, будучи весёлой женщиной, несмотря на высокую температуру, шутила, стараясь меня рассмешить. Помню, позвала меня, улыбнулась и сказала: «Возьми карандаш и напиши правильно. Жил Наполеон и пал на поле он. Я написала два раза Наполеон с большой буквы. Тётя Маня рассмеялась, сказала, что я неграмотная, и продиктовала мне ещё несколько строк. «Однажды галок поп пугая, увидел в клетке попугая. Хоть галок, поп, ты и пугал, но всё ж не смеешь, поп, пугать ты попугая». Читай быстро – это скороговорка. Я начала тренироваться, язык у меня стал заплетаться, и мы обе с ней рассмеялись. Потом она внимательно посмотрела на окно, разрисованное морозом различными узорами, и сказала: «Посмотри на окно. Дед Мороз смотрит на нас. Какая у него пышная борода…» Я засмеялась, а тётя Маня потеряла сознание и – умерла, а я, ничего не поняв, сидела с написанным листком, стараясь выучить скороговорку, чтобы на следующий день рассказать в школе своим подругам. Так я сохранила её в памяти на всю жизнь.

Тётя Маня воспитывала племянницу Зину, очень любила её, звала «Зинушка». Зина была дочерью Николая Михайловича Магнитского (старшего брата моей мамы), известного математика. У него было пять человек детей, и тётя Маня с бабушкой взяли на воспитание Зину. Она была необыкновенно спокойной, хорошо училась, любила рисование и черчение, интересовалась кулинарией и музыкой, прекрасно шила и вязала. Закончив в Пучеже школу, летом она устроилась на работу на детскую площадку. Туда приходили дети 7-10 лет на весь день. Зина была воспитательница. Мне было 7 лет (разница в годах у нас 10 лет) и я была в группе тёти Зины. С большим удовольствием я в течение всего лета ходила на эту площадку. Но в конце лета приехал к нам другой брат мамы – Иван Михайлович Магнитский. Он жил в Москве, окончил медицинский факультет Московского университета, приехал в отпуск и сказал: «Хватит Зине жить в Пучеже, я заберу её в Москву».

Так началась у Зины новая жизнь. Она работала на заводе шарикоподшипников, а вечером училась в индустриальном институте. Так с 1930 года она жила в Москве, но каждый год летом приезжала в Пучеж. В Москве она вышла замуж и воспитала двоих детей, Вячеслава и Викторию. Муж её, Александр Александрович Сикорский, был на 11 лет старше её. Он был инженер, работал на заводе, но очень рано умер. Дети их окончили Московский геолого-разведочный институт, потом Слава окончил университет, аспирантуру, стал профессором. Виктория работала в научно-исследовательском институте.

Но вернусь несколько назад. Летом в Пучеж возвратилась Лидия Михайловна Магнитская, стала жить с нами. Мы жили одной дружной семьёй. Мама уже работала в Пучеже. Папа занимался хозяйственными делами. Однажды мама пришла из школы и говорит: «У меня теперь будет больше часов. Мы будем получше жить». Я спрашиваю: «Неужели будем есть кашу каждый день?»

Питались мы, конечно, ещё плохо, но уже лучше, чем в начале тридцатых годов, когда не было папы. Папа, хоть и очень был больной, всячески старался помочь маме. Весной, во время ледохода, он на лодке ловил дрова. Это было очень опасно. Громадные глыбы льда могли раздавить лодку и сидящего в ней папу. Летом он ежедневно ходил в лес за 12 – 15 километров. Всегда брал меня с собой. Мы выходили с ним из дома в 2-3 часа ночи. Я всю дорогу ворчала, что хочу спать. А на обратном пути папа нёс корзину с грибами, а я, как всегда, скакала через верёвочку (она всегда была у меня в кармане). Папа удивлялся: «Елочка, неужели ты не устала?» «Нет, я же не такая старая, как ты, папочка». Мы садились с ним на пенёк, доставали горбушку чёрного хлеба и пару огурцов. С удовольствием завтракали. Дорога домой уже не казалась такой длинной.

В июле мы обычно с ним ходили в лес за малиной. Крапива там была выше меня, она больно обжигала мне шею, лицо, но я, не обращала на неё внимания, тянулась за спелой ягодой. Мы набирали с ним корзину ягод. Мама варила варенье, а на день рождения Риты пекла очень вкусный, пышный, высокий пирог с малиновой начинкой. Жаль, что доставалось нам с Тусенькой очень мало, мамочка любила угощать гостей.

К нам приезжал дядя Ваня из Москвы. Мы всегда очень ждали его приезд. Он привозил нам конфеты, орехи и ситец или сатин на платье. Мамочка получала новую, самую модную шляпку и кофточку. Дядя Ваня был очень весёлый человек. Его все любили.

Однажды к нам приехала моя двоюродная сестра (по папиной линии) Руфина, высокого роста, брюнетка, с крупными красивыми глазами. Дядя Ваня, видимо, очень влюбился в неё и в конце отпуска сделал ей предложение. Она жила в Нижнем Новгороде, работала телефонисткой и с удовольствием перебралась в Москву, где живёт по сей день.

Мы с Ритой были недовольны женитьбой самого любимого дяди Вани, боялись его потерять, но он оказался на высоте до самых последних его дней. Он по-прежнему оставался добрым, весёлым. Чувство юмора никогда его не покидало. Он посвящал нам стихи, очень смешные, их читали вслух и громко смеялись. Тётя Аня заставляла меня бесконечно читать их.

- Лялюшка, почитай, как я в стихах Ивана Михайловича упала с табуретки, а папа твой «кашку манную из яблоков варил». И все хохотали.

В 1936 году нас с Ритой впервые вывезли «в свет». Рита перешла в 9-й класс, а я - в 6-й. Мама повезла нас в Москву, где нас очень тепло встречали дядя Ваня и Руфа. Дядя взял отпуск и ежедневно с утра до вечера показывал нам Москву. Мы побывали во многих музеях, в Мавзолее, Третьяковской галерее.

В парке культуры имени Горького он заставлял нас участвовать во всех аттракционах: мы качались на «маятнике» вниз головой, катались на «колесе обозрения», на каруселях. Мне особенно нравилось сидеть верхом или на собаке, или на лошади. Дядя Ваня советовал нам обязательно прыгнуть с парашютом, но мне был страшно, а Рита прыгнула. Мы были в «комнате смеха», где смеялись до слёз. Одним словом, всё, что можно было нам показать, он охотно всё делал для нас. А в перерывах от этих увеселений он угощал нас мороженым и пирожными. Это не очень соответствовало нашему головокружению, и у нас началась рвота. Мамочка была перепугана, но всё обошлось. только после этого я много лет не ела мороженого, даже слово «мороженое» не выносила.

В Москве нам купили портфели, учебники, тетради – всё, что необходимо для нового учебного года. Учились мы с Ритой хорошо. Сначала нам бесконечно внушали: «Учитесь хорошо, будьте примерными во всём, иначе папу не выпустят из тюрьмы».

Мы были, действительно, примерными детьми, учились на хорошо и отлично, были очень активными пионерками и воспитанными скромными девочками. Нас часто хвалили и многим ставили в пример. В чём мы только не участвовали! В конкурсах и соревнованиях, сдавали нормы БГТО и ГТО, были членами Осовиахима и МОПРа. Рите дали бесплатную путёвку в пионерлагерь. Для Пучежа это была редкость.

Время шло. Пора было Рите вступать в комсомол. Характеристика, табель, рекомендации хорошие. Вдруг вызывают её в райком комсомола и говорят: «Мы Вас не можем принять в комсомол. Вы дочь врага народа». «Он не враг народа. Вы же знаете, что папу освободили из тюрьмы четыре года назад. Он уже давно восстановлен правах голоса, голосовал за Конституцию…» С ней не стали разговаривать. С Ритой творилось что-то ужасное – такова была детская психика. Какой ужас! Она не хотела жить, об этом сказала своей лучшей подруге. У неё не укладывалось в голове, как это может быть, чтобы ученицу, никогда не получающую никаких замечаний, активную пионерку, хорошую ученицу не приняли в комсомол, а вот Анатолий Гладков три раза оставался на второй год, но он – комсомолец.

Действительно, и грустно, и смешно. Рита с болью в сердце вспоминала этот ужасный эпизод. Она не могла дождаться того дня, когда кончит десятый класс и уедет в Горький. В Горьком она легко поступила в институт иностранных языков и благополучно его окончила. Уже будучи замужем, живя в Курске, Рита с удовольствием вспоминала Горький, свои студенческие годы, но с какой-то непередаваемой дрожью вспоминала Пучеж и приезжала всё реже и реже. Только Волга – красавица тянула её своими просторами.

Но вернусь несколько назад. Итак, возвратившись из Москвы, мы начали новый учебный год. Я – ученица 6-го класса, Рита – 9-го. И вдруг, о ужас! Мы обе с ней получили «неуды». Я не выучила теорему по геометрии, получила неуд, а Рита – по немецкому языку. Вот была сенсация! О ней тут же сообщили в Москву дяде Ване, и он сразу же посвятил нам стихи, не очень лестные для нас, стихи, полные юмора, упрёков и укоров. К моему счастью, пока шло письмо из Москвы, меня спросили по геометрии 2-3 теоремы. Я их так выучила и так отчеканила, что получила оценку «ох» (очень хорошо), а Риточку очень долго не спрашивал учитель немецкого языка Михайловский.

А тётя Маня опять пишет очередное письмо в Москву (переписка была интенсивная). И снова она сообщила о наших успехах. Я получила в это время ещё «ох» по географии. В те годы оценки были: «ох» - очень хорошо, «хор» - хорошо, «уд» - удовлетворительно, «неуд» - неудовлетворительно. Из Москвы мы получили новое послание в стихах. Что удивительно – у меня сохранились до сих пор дневники, сочинения, письма, и я с интересом, с любопытством время от времени просматриваю их. Вскоре у нас всё вошло в норму, и мы больше не получали никаких упрёков.

Тем не менее, над кроватью, где спали мы с Ритой, висел портрет Сталина. С этим именем я засыпала, давая мысленно обещание быть достойной пионеркой, с этим именем я просыпалась. Если случалась в школе «уд», жгучий стыд терзал меня, я с трудом поднимала глаза на портрет и видела презрительный прищур: он осуждал. Сегодня это может показаться чем-то вроде душевной болезни. Но это – сегодня. А в 30-40 годы ни одного урока не проходило без упоминания имени Сталина, на каждом пионерском сборе скандировали «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» И хотя я не помню в своём детстве дня, когда бы не мучил голод, эти слова произносила от чистого сердца, с огромной любовью к Нему.

Однажды, придя из школы, я начала делать уборку и на весь дом пела:

«Здравствуй, вождь! Здравствуй, Сталин,

Здравствуй, наш отец родной!

Здравствуй, вождь! Спасибо, Сталин!»

В это время открылась дверь, и в комнату вошла тётя Аня. Она знала все эти песни, любила подпевать, а тут задумалась и говорит: «Полно, Ёлочка! Какой он тебе отец родной? Твой родной отец очень хороший, но ни Сталин, ни Калинин, к которому мама твоя ездила в Москву хлопотать о возвращении отобранного дома, ни Ворошилов, которому мама писала столько писем, - никто не помог ей найти правду. Грустные слёзы заволокли ей глаза, она расплакалась и ушла. А во мне кипела обида и досада не на то, что я голодна, что дома нет даже чёрного сухаря, а на то, как могла тётя Аня плохо отозваться о «вождях».

Когда пришла из школы мама, я шёпотом ей сказала: «Мамочка, а у тёти Ани не советские взгляды». Она молча выслушала меня, сказала, что папа невиновен и тётя Аня очень жалеет его. А потом добавила: «Никому об этом не рассказывай. Тётя Аня – добрый, хороший человек, она очень любит нас и жалеет папу». Так впервые во мне боролись два чувства.

Моё детство совпало и с удивительным именем, когда нашими героями были лётчики, которыми гордилась вся наша страна. Гирляндами цветов, встречали пилотов, перелетевших полюс, славные экипажи Чкалова и Громова, перелетевших без посадки в Америку. Вместе с лётчиками, охотниками и геологами Дальнего Востока мы по карте искали самолет «Родина», совершивший вынужденную посадку в тайге. И радовались со всей страной, когда нашлись лётчицы Гризодубова, Осипенко, Раскова. А особенно мы гордились Чкаловым: ведь он жил в 25 километрах от Пучежа, в селе Василёво. Радовались, когда слышали, что построен Днепрогэс, что в поле, в степи поднялись домны Запорожстали, корпуса Днепровского алюминиевого завода и Горьковского автозавода. В этой атмосфере формировались наши души, сознание. Это не красивый мираж. Это реальная жизнь, интересная, захватывающая, романтичная. Романтизм был в самой жизни. Всё это: пятилетки, Стаханов, успехи колхозного крестьянства – всё делалось советскими людьми не из-за страха, а по совести. Люди были воодушевлены великой идеей.

Это было время, когда действительно сказку хотели сделать былью. Это правда нашей жизни, не выдуманная кем-то, не придуманная. Это была реальная, героическая деятельность советских людей, которую никак нельзя вычеркнуть никакими просчётами, ошибками, даже преступлениями одного человека, пусть он был даже в кителе Генералиссимуса. По нему одному судить жизнь миллионов советских людей нельзя. Мне кажется, что у тех, кто очерняет нашу историю, нет чувства уважения, любви к своей стране, к своему народу.

Песни нашей страны, не только радовали нас, но вселяли необыкновенную гордость, что мы живём в этой стране, где

«С каждым днём всё радостнее жить,

И никто на свете не умеет

Лучше нас смеяться и любить».

И сейчас, оглядываясь назад, я задаю вопрос: какие они, те, ушедшие годы? Могут сказать: счастливые, несмотря ни на какие невзгоды. Счастье было в убеждённости, в том, что жили мы интересами страны, общества, болели общей болью, радовались общим успехам.

Наступил 1937 год. Я учусь в 7-ом классе, Рита – в 10-ом. В середине учебного года, придя в школу, мы почувствовали что-то недоброе. Все говорят шёпотоп: «Ночью арестовали завуча Афанасьева. Говорят, он был белый офицер». У Сони Л. ночью тоже был обыск. Арестовали отца (он преподавал у нас уроки труда).

И так продолжалось ежедневно.

Лежал их путь – трагичен и короток,

Они не знали – будет ли, как было,

А им ещё смотреть из-за решёток,

А им ещё точить в Сибири пилы…

Однажды к нам приехала Анна Михайловна Магнитская. Она была женой младшего брата моей мамы – Фёдора Михайловича. Он был учителем, заведующим школы в 25 километрах от Пучежа в деревне Жары. Она торопливыми шагами буквально вбежала в комнату и с порога крикнула: Варя, Лида, горе какое! Ночью Федю арестовали. Что делать? Ведь у меня четверо детей». Её крик, слёзы отчаяния настолько потрясли меня, что я до сих пор помню её, очень красивую женщину, убивающуюся от внезапно свалившегося на него горя. Старшей Ариадне было 13 лет, Станиславу – 11, Ларисе – 7 и маленькой пухленькой блондиночке Эльвире – 3 года. Анна Михайловна – учительница начальных классов. Как прокормить четверых детей на такую мизерную зарплату учителя?

Дядю Федю мы больше никогда не видели, знаем, что его расстреляли, но за что? Когда? В каком году? Не знаем. Может быть, теперь дети знают правду, из-за чего погибали в 30-40-е годы лучшие умы.

Я помню…

Летом я обычно на велосипеде или пешком любила ходить в село Ячмень, находящееся в 8 километрах от Пучежа. Велосипед у меня был очень-очень старый, бесконечно ломался, и мне больше приходилось его самого везти. Мне очень нравилась дорога в Ячмень, тянувшаяся вдоль полей ржи, пшеницы, овса. Васильки будто улыбались мне, кивали синими головками, ромашки, стараясь как бы опередить своих, рядом выросших соседей сорняков, манили меня белоснежными лепестками. И я невольно останавливалась, любуясь красивым пейзажем.

Рожь и пшеница начинали созревать, колосья тянулись всё выше и выше к солнцу, и среди них – такое множество разнообразных цветов. Какая гамма красок! Я собирала большие букеты и снова по узкой дорожке босиком шагала в Ячмень. Дубново и Стрелка остались позади. Половина пути пройдена. В Ячмени жила младшая сестра мамы Софья Михайловна Магнитская – тётя Соня, очень добрая, гостеприимная женщина. Она, как и все Магнитские, была учительница, пользовалась большим авторитетом у жителей всех окрестных деревень. Она преподавала русский язык и литературу и в 1950 году была награждена орденом Ленина. Семья её состояла из четырёх человек: муж её Павел Иванович и двое детей: Адольф и Эмилия.

Я помню…

Я училась в пятом классе, когда неожиданно заболел скарлатиной их сын и умер. Это было неописуемое горе. Мальчику было пять лет. Хоронили его, кажется, все жители Пучежа, очень много было людей. Похоронили на Нагорном кладбище в одной могиле с дедом Магнитским. Эмме было несколько месяцев. Через 2-3 года родился в этой семье снова мальчик, и тётя Соня опять назвала его Адольфом. Чем ей так нравилось это имя? Я помню, как они сидели с мамой у нас в комнате, и тётя Соня перебирала в памяти имена: Адольф, Альберт, Арнольд, Альфред.

- Варя, какое имя тебе больше нравится?

- Арнольд.

- А мне Адольф…

Таким именем снова был назван мой младший двоюродный братик.

У тёти Сони было небольшое хозяйство: корова и несколько кур. Сейчас я удивляюсь, как она успевала всё делать. Ведь нужно было много готовиться к урокам, ежедневно тщательно проверять тетради учащихся, да ещё сходить в Пучеж, заплатить налог на корову и кур. Нередко в Пучеже она покупала молоко и яйца и сдавала государству. Таков был закон, жестокий, тяжёлый.

Её муж, Павел Иванович, сколько я помню его, не работал, болел часто, не помогал жене по хозяйству. Он много читал, что-то изобретал, был очень интересным собеседником. Я с большим удовольствием ходила в Ячмень. Там у меня были подруги. Каждое лето приезжала из Горького Ия Преображенская, с ней мы могли общаться целыми днями.

Тётя Соня угощала меня очень вкусной кулебякой, блинами, пирогами. Иногда в выходной день приходила туда моя мамочка. Восемь километров легко преодолевались пешком, и на другой день мы возвращались домой. Однажды в тёплый июльский день Павел Иванович наловил много рыбы, заставил меня чистить. Но я отказалась за неумением, и мы с ним много шалили. Он облил меня водой, на шею бросал мне траву и сено. Я платила ему тем же, забыв о его возрасте. Шалость наша вышла за границы. Я была побеждена, он вылил на меня целое ведро воды, и я, оскорблённая, много плакала. На моей памяти много отрывочных, но не бессвязных историй.

Время… Оно становилось непонятным и лютым. Подниматься над ним можно было, пожалуй, в одиночку, в собственном обществе, в диалоге с собой, и никому не давалось оказаться выше событий. И это было самое деятельное, полное энергии время, когда создавалась индустриальная сила страны.

А душа человека раскалывалась. В ней жили вместе признание, недоумение, страх. Все стремились оттерпеться, замереть, пережить. Но не всем удавалось быть в стороне, и с людьми творилось такое же, что происходит с деревьями в грозу, как известно, ветер валит дубы, но не иву, которая гнётся.

Очень запечатлелся мне знойный июньский день 1936 года. Солнце завалило за полдень, длинные густые тени деревьев медленно ползли по изумрудной траве. Они, то сливались, то опять разбегались врозь. Тени телеграфных столбов будто рубили мягкую зелень опушек. Мы играли около дома, как вдруг услышали какой-то настораживающий голос по радио. Видимо, это был голос Левитана, заставивший остановиться, выслушать сообщение. «Говорит Москва. Сегодня 18 июня 1936 года в Горках, близ Москвы, скончался великий русский писатель, гениальный художник слова Алексей Максимович Горький…»

Мало было таких людей, смерть которых так потрясла всех. Кто не знал Горького? Кто не любил его? Мы, пучежане, гордились тем, что А.М. Горький родился и жил в Нижнем Новгороде, недалеко от нашего Пучежа. Известие о его неожиданной смерти потрясающе подействовало на нас. Мы прекратили игру и безмолвно сидели около чёрного круглого репродуктора, боясь пошевелиться, боясь пропустить важные слова. А вечером мы уже слышали, как многие поэты читали по радио свои стихи, посвящённые А.М. Горькому.

Буревестник крылья сложил,

Гордый Сокол на скалы упал,

Он народам песней служил,

К светлой правде Родину звал, -

читал нараспев неграмотный, но мудрый акын-казах Джамбул Джабаев, а потом Константин Симонов. По воспоминаниям Ходасевича, тесно соприкасающимся с Горьким в 20-х годах, мы узнали впоследствии, что у писателя сложились плохие отношения с Троцким и Зиновьевым. Доходило до того, что Зиновьев устраивал у Горького обыски и грозился арестовать некоторых людей, к нему близких. Поэтому слух о том, что Горький умер не своей смертью в 1936 году, имеет определённые основания: назревал большой террор, и мировой авторитет писателя, его связи могли бы стать изрядной помехой.

Когда мы в памяти своей

Проходим прежнюю дорогу,

В душе все чувства прежних дней

Вновь оживают понемногу, -

писал поэт Огарёв.

И вот я сижу в уединённой тиши и понемногу рождаю мои творения. Мысли укоряюще царапают меня каждый раз, когда я вспоминаю прожитые годы и невольно перевёртываю страницы моей жизни. Годы и воспоминания путаются, я перескакиваю от одних эпизодов к другим порою без последовательности, без хронологии.

И снова возвращаюсь к 1937 году. Впереди праздник – День 1 Мая. Я ученица седьмого класса, Рита – десятого. За месяц до праздника мы получили из Москвы посылку: для меня отрез красного сатина с белым горохом, для Риты – красный маркизет, тоже с горошком, для мамочки – шерстяная бежевого цвета кофточка. Платья нам сшили очень удачные, мы были очень рады и довольны.

Первый раз в своей жизни я танцевала, была безмерно счастлива. Но счастье продолжалось недолго: десятиклассники распорядились нас, «мелюзгу», как они выразились, выгнать, и мы со слезами покинули зал, покорные, как овечки. В городе никаких развлечений не было. Но мы очень любили школу и готовы были в ней находиться всё время.

Я помню…

Я ученица 10 класса. Все мои мысли, все мечты направлены на то, чтобы благополучно окончить 10-й класс, получить аттестат и уехать, как можно скорее уехать из Пучежа. Как много принёс мне этот родной город, где прошли мои года жизни, переживаний, горя и детской ненависти ко всему несправедливому. Уехать! Скорее уехать! Но на дворе ещё зима. Впереди новый 1941 год, ёлка в школе. Мы украшаем класс зелёными веточками ёлок, выпускаем стенгазету. Мне поручено найти и выучить большое новогоднее стихотворение. В школе будет 31 декабря вечер. Я должна приветствовать учеников и учителей с Новым годом.

Моя мамочка нашла в газете стих Николая Кирсанова «Новый год», большое стихотворение, глубокое по содержанию, красивое. Память у меня блестящая, и я быстро выучила его.

Торжественную полночь возвещая,

Двенадцать бьют кремлёвские часы.

За окнами – холодная, густая,

Вся звёздами разубранная синь.

За окнами горят снегов кристаллы,

Морозный отражая небосвод,

Весёлым звоном праздничных бокалов

Страна моя встречает Новый год.

Мама с тётей Лидой придумали мне Новогодний костюм «Звезда». Костюм шили на мне. Из красной материи и тонкой лучины с острыми концами. Я напоминала сначала какого-то клоуна и не могла до 12 часов раскрыть тайну костюма. Как я ждала эти 12 часов! О замысле этого костюма знала только моя классная руководительница Анна Михайловна Грузнова. Она сказала мне, что без двух минут 12 я должна подняться на сцену и начать декламировать.

Я очень волновалась. Присутствовали все учителя нашей школы и учащиеся 8-10 классов. Зал был полон. Я поднялась на сцену, широко расставив ноги, чтобы получилась ярко-красная пятиконечная звезда, начала читать стихи. Читала выразительно, особо выделив слова о любимом вожде.

Он – наша гордость, сила вдохновенье,

Он – наша слава, счастье, торжество,

Все наши чувства, мысли и стремленья –

Всё дышит светлой мудростью его.

И нам дано бороться, жить трудиться

В одной стране, в одну эпоху с ним…

С какой гордостью я произносила эти слова! С каким пафосом декламировала дорогие мне строки! Мне очень аплодировали все, и в награду за костюм и декламацию я получила первый приз – бронзовый бюст Ленина. Это был очень дорогой во всех отношениях подарок. Я была безмерно счастлива и полна впечатлений в течение всех зимних каникул. Этот довольно большой и тяжёлый бюст Ленина и сейчас стоит у меня на столе в кабинете.

«Пучежские вести», август 2001 года.

Картина дня

наверх